Единственная

Она сидела возле двери кабинета, не решяась постучать, сидела до тех пор, пока ассистентка, выпуская пациента, не увидела ее. Он вышел тотчас: собранный, сухой.

- Ага. Сначала на массаж, потом...

- Я хочу продолжать сеансы.

- Прекрасно, - в голосе неожиданно разочарование и даже растерянность.

- Тогда, как обычно, в три.

Ассистентка молча вела ее по коридорам, на повороте, в обширной полукруглой нише стоял рояль и кадка с пальмой. Нестерпимо захотелось остаться одной в этом глухом закоулке, коснуться клавиш и, может быть, тихонько этюды Шопена. Но она покорно зашагала за мослатой теткой.

- Это здесь. - Короткий стук в дверь. - Зоя, мы пришли.

И вышла тоненькая, как мальчик-подросток в шапке золотых вьющихся волос, с огромными испуганными глазами лемура.

- Да, да, я жду.

Худющие руки прижаты к груди, губы, дергаются от испуга.

Когда Надежда раздевалась за ширмой, лепетала детским голоском:

- Я могу говорить по-русски, хотя конечно потерял цвик1, но если вы хотите по-немецки...

- Нет, лучше по-русски.

- А...Ну тогда хорошо, вот, ложитесь, доктор Менцель сказал лицо тоже, такой немножко восточный массаж, хотя я давно не делала, и наверное, потеряла цвик, но доктор сказал... - все это она бормотала, расправляя идеально гладкую простыню.

Но хрупкие, исхудалые руки ее оказались неожиданно сильными. Иногда они причинял боль, но Надежда терпела, боясь спугнуть это и без того чем-то перепуганное насмерть существо.

Сеанс длился долго, и Зоя лишь один раз прошелестела:

- Доктор Менцель - великий врач, и великий человек. Вы имеете большую удачу, попав к нему.

Надежде было неловко, что она не развлекает трудящуюся над ней крошку разговором, но никак не находила темы. Спрашивать, откуда знает русский глупо и бестактно, ведь Эрих сказал, что был русский муж, был и сплыл.

- Это точка очень важная, потерпите, она держит весь ваш костяк.

Было очень больно, Надежда зажмурила крепко глаза.

- Хорошо, хорошо, - тут же испугалась Зоя, - на первый раз сильно не будем.

Судя по всему, она обретала некоторую смелость, не видя собеседника, потому что, когда Надежда ушла за ширму, сказал неожиданное:

- Вы похожи на Марию Магдалену.

- Разве?

- Да. Такой она нарисована в книге, которую я сейчас читаю. О загадочном племени, которое жило неподалеку отсюда в Квадрубе. Иисус Христос пришел к ним, вместе с Марией Магдаленой, и у них были дети. Теперь надо найти тех людей, которые от этих детей, и когда найдут молодых, и они поженятся, снова, появятся Иисус Христос, - последние слова она прошелестела еле слышно.

- А что это за книга, что вы сейчас читаете?

- Я выписала ее из Вены. Она на немецком, вы тоже можете прочитать. Это время вам удобно?

- Совершенно удобно.

- Ну тогда хорошо.

Ее маленькое скуластое личико побледнело от тяжелой и честной работы.

- Кому мне заплатить? Вам? В кассу?

- Нет, нет! - кулачки снова прижаты к груди, взгляд умоляющий. - Это доктор все сделает, он все знает. Мне нельзя.

- Зоя, скажите, там рояль, на нем играют?

- Иногда доктор играет, иногда кто-нибудь из пациентов.

- А мне можно поиграть?

- Это я не знаю. Нужно спросить доктора.

- О чем ты думаешь?

- Ни о чем. Так всякая ерунда.

- Не хочешь сказать? Тебе неприятно об этом говорить?

- Да, неприятно, потому что я думала о деньгах.

- Ты не должна пренебрегать никакими мыслями.

- Но это неважно, это бессмысленно. Можно уточнить потом.

- Что уточнить?

- Гонорар, который я должна уплатить Зое.

- Ты думала об этом все время, пока шла сюда?

- Да, пожалуй. А нельзя сделать так, чтобы я видела вас? Вы где-то сзади...

- Нет, это ненужно. Деньги... К ним относятся как к сексу - с такой же двойственностью, осторожностью и ханжеством. Массаж пошел тебе на пользу, лицо как персик. Ты любишь персики?

- Терпеть не могу.

- Почему?

- Их все хотят съесть. В детстве я боялась, что меня съедят.

Она подумал, что у нее слишком высоко открыты ноги, привстала на кушетке и поправила юбку. Снова легла.

- Мои дети любят персики, муж присылает им с Кавказа.

- Ты любишь своих детей?

- Не знаю. Иногда нет. Меня многое в них раздражает: их безделье, то, что они часто ссорятся друг с другом...

- Ты не была бездельницей. Ты много трудилась.

- Да. Мы с сестрой ходили по домам, собирали деньги и вещи для тех, кто был в ссылке, чинили эти вещи, стирали, упаковывали и посылали посылки. Мои дети слишком много тратят времени на игры.

- А твой пасынок тебя тоже раздражает?

- Нет. Я его жалею. Два года назад он пытался покончить с собой из-за несчастной любви. Стрелял в себя, ранил... Это было ужасно, потому что... Мне было очень жалко его.

- Ужасно только поэтому?

- Не только.

- Почему еще?

- Я не хочу говорить.

- Ты его любишь больше, чем пасынка.

- Нет, нет! Просто его отец смеялся над ним, очень жестоко.

- Как жестоко?

- Он сказал: "Даже застрелиться не можешь, как следует".

- Твой пасынок - способный юноша?

- Не очень. Учиться ему трудно, но ведь он вырос в провинции... А все-таки вы не могли бы сесть так, чтобы я вас видела?

- Ты хочешь меня видеть? Зачем?

- Просто трудно разговаривать, когда не видишь собеседника.