Единственная для Зверя

Неожиданно, домофон начал приветственно пикать, и из подъезда вышла миловидная девушка, толкающая перед собой коляску с розовощёким бутузом. Мальчишка громко гулил, радуясь предстоящей прогулке, а девушка с раздражением откинула тёмную прядь волос со лба.

Я быстро схватилась за дверную ручку, помогая молодой матери.

— Ох, спасибо, а то пока из подъезда выйдешь, все нецензурные выражения вспомнишь!

— Пожалуйста.

— А при детях материться нельзя, вмиг всё запоминают, как губка.

Киваю, уже не вслушиваясь в её спокойную монотонную речь, и бросаюсь внутрь подъезда, опасаясь, что металлическая дверь захлопнется.

Поднявшись на третий этаж, у меня заломило виски, а все внутренности стали завязываться в морской узел, не давая мне возможности дышать спокойно.

Вот она. Дверь.

Отец её поменял за то время, пока меня не было. Раньше створка была оббита красным дерматином, в которую школьница Колокольцева постоянно колотила, не дотягиваясь до дверного звонка.

Теперь же створка сияла новизной, а металл был начищен до блеска.

В душе поднялось жгучее чувство тревоги — а что, если здесь уже давно живут другие люди, которые никакого ко мне отношения не имеют, что тогда?

В животе начинает шевелиться какой-то ледяной комок, и я упрямо вдавливаю кнопку звонка до упора.

Глава 19

Вика

*****

Я слышу шаркающие шаги за дверью, и замираю, как вкопанная, прирастая ногами к полу. Чувствую на себе чей-то обжигающий взгляд, проникающий сквозь меня, и понимаю, что тот, кто находится по ту сторону двери, пристально рассматривает меня в «глазок».

Наверное, я сильно изменилась, раз человек рассматривает меня так долго, скользя взглядом по моей одежде и останавливаясь на дорожной сумке, висящей на плече.

Ясно-понятно.

В гости припёрлась.

Наверное, такие мысли сразу возникают? И тот человек, скорее всего, раздумывает, найдётся ли у него место в квартире для такой неблагодарной дочери, как я?

Стискиваю зубы до боли, боясь разреветься, и крепко сцепливаю руки в кулачки, поправляя на плече свою дорожную сумку. Я больше чем уверена, что там, за металлической дверью мой отец, которого я по своей собственной инициативе вычеркнула из своей жизни.

Ну же…

Замок тихонько щёлкает и створка приоткрывается, явив мне невысокого роста светловолосую женщину в тёмно-синем домашнем халате. Её глаза моментально расширились при взгляде на меня, а рот приоткрылся в изумлении.

— Здравствуйте.

Хриплю, боясь произнести имя мачехи, и окатываю её дрожащим взглядом провинившейся девчонки. Это, безусловно, она.

Я ожидала, что она могла подурнеть и растолстеть за это время, но этого не произошло. Людмила Анатольевна всё так же стройна и подтянута и носит, наверное, сорок четвёртый размер, не больше. А на её ухоженном лице чуть больше косметики, призванной скрыть её морщины, чем четырнадцать лет назад.

— Здравствуй.

Её звонкий, моложавый голос звенит в наэлектризованном воздухе, и я грохаю свою сумку на пол, не в силах больше сдерживать своё нервное напряжение.

— Да ты заходи.

Она широко открывает дверь и делает шаг в сторону, пропуская меня в свежеотремонтированную прихожую. Молчит, сверля меня грустным усталым взглядом, а я неловко переминаюсь с ноги на ногу, оглядывая совершенно новый интерьер.

Боже, здесь ничего не осталось из моего детства!

Ничего, что бы хранило мои детские воспоминания.

Они переделали всё, вычеркнув меня из своей памяти окончательно.

— Людочка, кто там?

Слышу свистящий голос, в котором собралось и журчание лесного ручейка, и шелест мягкой травы, и пение птиц, и леденею, покрываясь мурашками. Мачеха ничего не отвечает, привалившись спиной к стене, и я закусываю губу.

В прихожую тут же заходит высокий мужчина, поправляя на своей шее коричневый галстук. Сердце заходится в бешеном стуке, и я не мигая, впериваю взгляд в этот галстук — это мой последний подарок отцу, который я сделала практически перед бегством из родного дома.

Значит, он его до сих пор хранит, и даже носит.

Интересно, куда он так тщательно собирается?

— Вика?

Мужчина тормозит в метре от меня, и я вижу, как по его бледной морщинистой шее начинают идти багровые пятна. Но я сама уже нахожусь в полуобмороке — мои руки трясутся, как у алкоголика в период жёсткого похмелья, а по щекам горными потоками бегут хрустальные слёзы, которые я так долго сдерживала.

— Дочка!

Папа стискивает меня в своих стальных объятиях, и я уже сотрясаюсь в беззвучных рыданиях, вдыхая до боли родной аромат — смесь тройного одеколона с запахом дешёвого курева. Папа постоянен. Как всегда.

— Ты приехала, дорогая, ты здесь!

Киваю, вытирая мокрое от слёз лицо подушечками пальцев и вновь оказываюсь в крепких объятиях отца.

*****

— Как ты живёшь, дочка?

Отец отрезает толстый кусок шарлотки и накладывает его мне на блюдце, оглядывая меня взволнованным, дрожащим взглядом. Видимо, он всё ещё не верит, что его дочь, которая сбежала от него почти четырнадцать лет назад в другой город, наконец-то, вернулась в родную гавань.

Хотя…