Единственная и неповторимая

Пока они тратили время попусту, я обычно встречался с местным резидентом Длинной Руки. Хошь поверь, хошь проверь, резидент называл пароль, брал принесенный мной сверток, а взамен давал другой, который я должен был отдать следующему резиденту на следующей ветре,че, где бы она ни состоялась. Поначалу это были обычные письма, но потом они стали стремительно пухнуть. Позже пошли уже по-настоящему большие свертки, а под конец и люди, и даже один ученый ядерщик, ну ты знаешь, о ком я говорю... Есть масса вещей, о которых я лучше промолчу.

Берд: Давайте не будем торопиться. Не расскажете ли о себе поподробнее? Откуда вы родом? Как прошло ваше детство, школа?

Аврум: Школа...ха-ха! Тут нечего рассказывать. Уверен, ты уже обратил внимание, я — не большой грамотей. Я человек простой, но не заблуждайся — я совсем не глупс. Ясно, я не умею болтать языком, вот люди и не любят иметь со мной дело. Знаешь почему? Потому что они — вонючие расисты и ненавидят косноязычных, не умеющих толком выразить все словами.

Вот смотри, я приведу пример. В самом начале, как только мы приземлились в Марселе, офицер французской таможни подошел и сказал мне что-то по- французски, я ничего не понял. Но я неглупс. Я точно знал, чего хочет этот антисемит и дрозофил, потому что он все время тыкал пальцем. Он хотел проверить внутренности баяна. Я немедленно начал говорить с ним на иврите и ладино.[11] Я открыл все чемоданы и вывалил наружу стоячие носки, грязные туфли и ношенное нижнее белье с подозрительными пятнами. Я проделывал это, чтобы доказать, что я добропорядочный гражданин, которому совершенно нечего скрывать. Через пять секунд он уже очень хотел, чтобы меня не было. Он тыкал руками в сторону выхода. Но я с упорством маньяка хотел показать все до последней нитки. Я вываливал вещи из чемоданов, а он запихивал их обратно, я вываливал — он запихивал. В конце концов они умоляли меня «наконец пройти». С тех пор всякий раз, когда мы приезжали в Марсель, таможенники обращались со мной с большой почтительностью, приберегаемой для законченных идиотов. Думаешь потому, что я идиот? Ни в коем случае. Я могу съесть их без соли и перца. Я могу проглотить их на завтрак целиком и даже не заметить. Посмотри на меня, всю жизнь я жил под знаменем глупости. Это моя уловка номер один. Другими словами, плевать я на них хотел, потому что на самом деле я-то вижу далеко вперед, дальше, чем все они вместе взятые.

Больше всего нам нравилось выступать в Европе. Мы частенько летали в Париж. Там весело, все эти французские штучки и уличные музыканты. Мы ездили в Венецию и плевать хотели на всех этих итальяшек с их chinco chentos и tartellini[12]. Я тебе скажу, Венеция — это нечто. Мы ездили в Швейцарские Альпы, пока все остальные жарились на солнце в пустыне Негев. Добравшись до Амстердама, мы быстренько разобрались что к чему и через два часа были уже вусмерть обдолбанными. А в те времена в Израиле можно было достать разве что сигареты «Лайки Страйк», и то из-под полы возле Хайфского порта.

Но только добравшись до Германии, я понял, где зарыт настоящий клад. Немцы были смущены; все от них отвернулись, будто они поголовно были убийцами и военными преступниками. С места в карьер я подумал: а почему бы им и не дать, черт возьми, шанс покаяться? Почему бы не дать им возможность почувствовать себя людьми, как мы с тобой? Понял? Время от времени случается, что люди ведут себя как дрозофилы, а быть человеком — это значит уметь раскаяться и попросить прощения.

Поверь мне. Не думая ни секунды, я пошел прямиком к Кодкоду и выдал ему идею создания нового продукта специально для немецкого рынка. Другими словами, предложил сделать огромное музыкальное шоу, которое будет бить немцев прямо по яйцам их больной совести. Понял, куда я клоню? Заставить их сожалеть о Холокосте и других вещах, которые они сделали с невинными коммунистами и безобидными идиотами.

Я сказал, что надо сделать это с немецким же размахом: большой оркестр с гигантскими барабанами сзади, со скрипкой-«Гулливером» сбоку... Чего ты рожу корчишь, смешно? Ты не знаешь, что это такое? Так знай, контрабас — это Гулливер среди струнных лилипутов, отец и мать оркестра. Поэтому он всегда в стороне, как надзиратель. Когда он на посту, никто не смеет фальшивить. Опять ты со своей хитрющей физиономией! Так я тебе скажу: в футляры этих «Гулливеров» можно спрятать миномет или спящих людей. Если ты придешь сюда еще раз, я расскажу тебе много историй про эти хреновы мегаскрипки. Поверь, я знаю несколько таких историй, что просто закачаешься.

Что тебе сказать? Кодкод просто загорелся этой идеей. Но в то же время он настаивал, чтобы дать немцам подольше повариться в дерьме, которое они сами себе устроили, Понял, про что я толкую? Дать им томиться в собственном соку под гнетом вины. Он даже придумал подходящее название для всей операции: «Шпионаж в винной среде», кажется так, но если я ошибаюсь, то что-нибудь в том же роде.

5

Дани