Единственная любовь Казановы

Злосчастные дни тянулись бесконечно долго, усугубляемые неуверенностью, ибо приговор Казанове вынесен не был и он находился в государстве, которое никогда не слыхало о Habeas corpus [81]. Таким образом, его могли держать в тюрьме столько, сколько заблагорассудится инквизиторам, и могли казнить публично или втайне, и никто при этом не имел ни права, ни власти потребовать расследования. Казанова делал свое положение еще невыносимее, живя надеждой и ожиданием, что его вот-вот выпустят. «Завтра я буду свободен», — каждый вечер говорил он себе, и каждый новый день приносил ему разочарование. Одиночество, тревога за Анриетту и Марко и постоянное разочарование, ибо его все не выпускали, начали сказываться на состоянии духа Казановы. Единственным облегчением в ближайшие месяцы было то, что он в известной мере сдружился с Лоренцо, которому каждый месяц отдавал деньги, остававшиеся от суммы, выделенной ему на еду, а также то, что какое-то время камеру с ним делили двое других узников. Хоть это и были негодяи, но все же люди, и он мог с ними поговорить.

Первый лучик надежды появился в день Нового года. Лоренцо подарил ему меховую накидку, ибо зимой в Пьомби было так же холодно, как жарко летом. Но больше всего растрогал Казанову рассказ Лоренцо о том, что старик Брагадин ходил к инквизиторам и на коленях, со слезами умолял разрешить ему помочь «дорогому Джакомо» и что эти трое неумолимых позволили Брагадину посылать Казанове шесть золотых цехинов в месяц, а также все книги и газеты, какие он пожелает.

Послабление режима временно пробудило у Казановы надежды — ему даже разрешили прогулки по более просторной темнице, и там он обнаружил железный прут и точильный камень. С присущим узникам невообразимым оптимизмом он тотчас решил устроить побег и со свойственным им невероятным и жалким упорством начал обтачивать прут. У Казановы ушла целая неделя на то, чтобы его заострить — к концу этого времени правая рука у него еле сгибалась, а волдыри на ладони образовали большой струп. Он задумал пробить дыру в полу своей камеры и выбраться в нижнее помещение, а оттуда бежать через залы, открытые для публики. Это был безумно смелый план, но по крайней мере у Казановы появилось о чем думать и на что надеяться. Ему пришлось пустить в ход всю свою изобретательность, чтобы разжиться таким пустяком, как масляная лампа с фитилем, а также кремнем и трутом, чтобы высекать огонь. Лампу он решил соорудить из миски; затем уговорил Лоренцо купить ему лучшего оливкового масла из Лукки для салата; фитиль он сделал из ваты, которую выдернул из щелей отдушины, затем ухитрился выпросить у тюремщика три-четыре маленьких кремня, а из наплечников своего камзола добыл трут. Затем сделал вид, что заболел, и улегся в постель, чтобы все эти предметы не были у него обнаружены.

Проведя эти приготовления, Казанова уже собирался приступить к пробивке верхних половиц, когда к нему в камеру привели другого узника, и тот пробыл с ним несколько недель. Казанова был в отчаянии, но в минуту черной меланхолии появился новый лучик надежды, хоть и несколько омраченный жалостью.

Однажды в камеру вошел Лоренцо и, ворча на то, как им помыкают, протянул Казанове книгу.

— Что это? — безразличным тоном спросил Казанова.

— Разве не видите?

— Ну, вижу! Религиозная книга, а ты знаешь, что мне такие неинтересны.

— Меня это не касается, — с безразличным видом произнес Лоренцо. — Ее вам шлет другой узник, он просит вас внимательно ее прочесть, ибо там есть елей для блага вашей души.

Ругнувшись себе под нос и даже не раскрыв книги, Казанова отшвырнул ее, а ночи через две или три, когда он лежал без сна, терзаемый доброй полусотней демонов нетерпения, обиды и страстных желаний, вспомнил про книгу. Мысленно проигрывая ту сцену, когда Лоренцо принес ее, он подумал, что Лоренцо был тогда грубовато-добродушен, а так всегда бывало, когда он получал награду за свои услуги. Более того, прокручивая в памяти его слова, Казанова склонен был счесть, что в книге, пожалуй, содержится некое послание. Он с трудом дождался рассвета и, как только затеплилась заря, стал листать книгу, не обращая внимания на попытки своего соседа по камере завязать разговор и надеясь найти записку, приклеенную к одной из страниц, или хоть что-то, написанное карандашом. Но если в книге и было такое, записка была либо оторвана, либо карандаш стерт, ибо он ничего не нашел.

Крайне разочарованный, Казанова снова отбросил книгу, кляня ее и собственную глупость. На другой же день Лоренцо как бы между прочим сказал:

— Тот, другой узник надеется, вам послужила на пользу книга, и хотел бы получить ее назад, чтобы самому найти в ней утешение, если она вам больше не нужна.

Казанова от разочарования готов был запустить книгой тюремщику в голову, но какой-то подтекст в словах Лоренцо снова удержал его.

— Скажи, что я еще не все до конца понял, но я верну ее, как только уразумею священную истину, которую она содержит.