Единственная любовь Казановы

Эта мысль пришла в голову Казанове после того, как он чуть ли не впал в меланхолию, просидев взаперти в своей комнате целых три дня и не видя никого, кроме горничной, слишком уродливой даже для него, да хозяина, крестьянина из Валь-де’Эльза, не обладавшего грубоватым юмором и смекалкой флорентийца, а потому и не заслуживавшего внимания. Дело в том, что Казанова жаждал найти какой-нибудь предлог, чтобы выкинуть в окно всю эту предосторожность. Его решение просидеть в гостинице до 30-го, пока не вернется Анриетта — если она вообще вернется, — значительно ослабло от невероятной скуки пребывания взаперти. Черт с ним со всем, не съест же его эта женщина, а прошло уже четыре дня с тех пор, как он расстался с Анриеттой, и он горел любопытством, желая узнать, каковы же все-такичувства донны Джульетты и…

— Пришли-ка мне брадобрея и достань на сегодня ложу в оперу! — сказал он хозяину, явившемуся к нему с поклоном и немало возрадовавшемуся при виде того, что постоялец снова стал нормальным, особенно после того, как Казанова заказал к обеду бутылку французского вина…

В маленьком театрике, где в те дни давали примитивные оперные представления, был торжественный вечер: публика пришла послушать нового блистательного кастрата из Неаполя — во всяком случае, если у него достаточно сильный голос, способный перекрыть жужжание разговоров, которыми тогда обычно встречали певцов. На спектакль ждали герцога, поэтому добыть место было «невозможно», пока Казанова невозмутимо не извлек из кармана общеизвестное лекарство от подобных невозможностей, уплатив двойную цену. И он об этом не жалел, стоя один в своей ложе, одетый во все лучшее, что у него имелось, с безукоризненным кружевным жабо и золотыми (или по крайней мере выглядевшими как золотые) пуговицами, и хладнокровно разглядывая публику в ненужный ему лорнет. Невзирая на свое самодовольство и апломб, Казанова не в силах был сдержать трепета — от чего? Одни сказали бы — от страха, другие — от волнения при виде донны Джульетты во фьокки (парадном вечернем платье) и бриллиантах, в сопровождении другой аристократки, каноника Санта-Кроче и какого-то молодого человека, который большую часть времени любовался прекрасным солитером в своем кольце.

Казанова испытал еще больший трепет, когда этот молодой человек любезно подошел к нему в антракте и, представившись кавалером Монтеспина, сказал:

— Донна Джульетта хотела бы видеть вас в своей ложе.

Казанова на секунду заколебался. Трепет, пронзивший его, словно удар молнии в ночи, предупреждал об опасности, и Казанова стал искать подходящий предлог, чтобы увильнуть от приглашения. Но что можно придумать? Что сказать? Ничего подходящего не приходило ему в голову, а молодой человек вежливо дожидался ответа с выражением благовоспитанного удивления: как может благородный синьор не поспешить на зов дамы? Делать нечего — пришлось поклониться и последовать за молодым человеком, а затем быть представленным друзьям донны Джульетты, принять участие в любезной беседе и постараться придумать правдоподобное объяснение своему пребыванию во Флоренции, а также сочинить не слишком вразумительный рассказ о себе.

Казанова снова ощутил трепет при виде того, каким странным блеском вспыхнули глаза донны Джульетты, когда он вошел в ложу, — он не мог разгадать, какие чувства владели ею. Ненависть, подумал он, а может быть, страстное желание? Так или иначе, отчетливо помня ту сцену в Риме в его спальне, когда донна Джульетта готова была ему отдаться и полунагая лежала на кровати, а он, как сумасшедший, ринулся вон из комнаты, — как ей казалось, безо всяких видимых причин, — Казанова задрожал, увидев сейчас огонь, вспыхнувший в ее глазах. А когда молодой человек, намекая на то, что Казанова не сразу согласился идти с ним, заметил, что синьор Казанова, должно быть, настоящий отшельник, избегающий даже друзей, донна Джульетта не замедлила сказать:

— У синьора Казановы странная манера неожиданно бросать своих лучших друзей. Манера необъяснимая и… непростительная.

И она усиленно замахала веером — совсем так, со страхом подумал Казанова, как машет хвостом тигр перед наступлением весны.

— Ах, синьора, — с сокрушенным видом сказал он, — в жизни человека случаются порой трагические события, которые побуждают его совершать, честно признаюсь, необъяснимые поступки, и эти поступки были бы непростительны, если бы тот, кто их совершал, не был глубоко несчастен и лишен возможности поступить иначе.

Донна Джульетта пожала плечами, как бы давая понять, что ее не интересуют его объяснения и она не желает ему верить, даже если и выслушивает их. Но когда вновь заиграла музыка и у Казановы появился предлог вернуться в свою ложу, донна Джульетта спросила:

— Вы долго пробудете во Флоренции, синьор Казанова?

— Сам еще не знаю, — с запинкой произнес Казанова, которого этот прямой вопрос при его нервном состоянии сразу выбил из колеи. — То есть… я думаю пробыть тут с неделю или немного больше.

— А-а. И вы здесь один?

— Совершенно один, синьора.