Единственная. Твоя

Очень скоро невинная ласка обернется обжигающей страстью. Ее беременность лишь раздразнила голод мужчины, сделала его совершенно ненасытным.

Редкая ночь случалась просто для отдыха. Сначала Данияр брал свое, а Любава ждала этого с трепетом и такой же неутомимой жаждой.

«Как ты прекрасна, жизнь моя, — выдохнул Данияр, приподнимая в ладонях отяжелевшую грудь. — Век бы любовался…»

«Любовался всего лишь?» — тихонько засмеялась Любава и, ловко обернувшись в кольце объятий, оседлала крепкие мужские бедра. Заглянула в самые прекрасные на свете глаза.

В их янтарной глубине горел огонь. А еще что-то пронзительно нежное и чувственное, от чего пальчики на ногах поджимались, а в груди делалось щекотно и тепло.

«И целовал еще…» — лукаво прищурился Данияр.

Любава чуть выгнула бровь, требуя продолжить.

«…Единственная моя», — нежно закончил мужчина.

И краски летнего утра разом стали ярче, а щебет птиц — нежнее. Природа словно откликнулась на слова Данияра, подтверждая их бесконечную искренность.

Из груди вырвался трепетный вздох-признание:

«Навсегда твоя, любимый…»

Любава резко распахнула глаза.

— Боги… — выдохнула сквозь стиснутые зубы и с силой провела ладонью по лицу.

А на коже еще горело ощущение солнечных лучей или, может, откровенных прикосновений. И внизу живота жгло невыносимое желание.

До слез хотелось обратно — в удивительный сон, где они с Данияром одни на солнечной прогалине. И он смотрит так по-особенному нежно, а нее под сердцем бьется дитя… Его ребенок, зачатый в законном браке…

Любава резко приняла вертикальное положение. Ей надо на воздух, срочно! А лучше — треснуться головой о что-нибудь твердое, может, мозги на место встанут!

Но в уголках глаз почему-то копились слезы, а сердце вдруг такая тоска сдавила — хоть плачь! И сон этот дурацкий до сих пор крутился перед глазами. Яркий, словно она не спала вовсе. Словно это все могло быть правдой, но в другой, недосягаемой ей жизни.

— Ур-р-р, — тихонько зафырчали рядом. — Фру-у-у… — ткнулся в ухо мокрый нос.

Мишка!

Любава обернулась и порывисто обняла медведя за шею. Зарылась лицом в густой мех и неожиданно для себя расплакалась.

Медведь вторил ей жалобным урчанием. Облапил за плечи и принялся вылизывать. Будто на самом деле пытался утешить.

А Любава позорно шмыгала носом, напрасно пробуя успокоиться.

Глупо это! Разнюнилась из-за какого то сна! Но слезы бежали потоком, а внутри с каждой секундой крепло невозможное в своей дикости понимание.

Влюбилась!

Как дурочка втрескалась в женатого, совершенно равнодушного к ней мужчину! Когда успела?! И почему именно он?! Хам и быдло, который только и делает, что рычит! Да она с ума сошла!

А на плечо вдруг легла теплая ладонь.

— Ну-ну, — тихонько пробормотала Олеся. — Развела тут сырость… Все перемелется, дитя, — тяжело вздохнула. — Мука будет…

— Вы же ничего не знаете, — шепнула Любава, вытирая мокрые щеки. — Мне просто… Мне кошмар приснился, вот.

Олеся тихонько фыркнула, но спорить не стала.

— Вот, выпей, — опять протянула ей флягу.

Любава схватилась за угощение и осушила в несколько жадных глотков.

— Спасибо, — вздохнула, вытирая губы.

Странно, вчера вроде другой вкус был… А впрочем, неважно. Глухая тоска не исчезла, но хотя бы стала терпимее.

Может, совсем уйдет?

Любава по привычке поймала пальцами кулон и чуть не вскрикнула — да он горячий! Как так?

— Можно глянуть? — склонилась к ней Олеся. — Не бойся, трогать не буду.

— Да я и не боюсь… Трогайте, пожалуйста.

— Э-э-э, милая. Ты такими предложениями не разбрасывайся, — покачала головой женщина и отстранилась. — Это твой оберег. Твоя сила. Прячь его лучше, а другим в руки не давай.

Любава поежилась. Странные слова! Да и Олеся выглядела немного странно. Вчера в темноте Любава толком не разглядела ее, а теперь успела заметить и синие чем-то знакомые глаза, и густую седину в белокурых локонах.

Женщина оказалась в возрасте, несмотря на гибкую фигуру и белозубую улыбку. Лет, наверное, к пятидесяти. А бегала ночью по лесу, как молодая…

— …Ну, довольно рассиживаться, — кивнула на выход Олеся. — Рада, должно быть, с ума сошла, да и остальные тоже… Ищут тебя с самого утра.

Ох, точно! Любава представить боялась, какой сейчас переполох в деревне. И поэтому без разговоров покинула их ночное пристанище.

— Ничего себе, — пробормотала, оглядывая поляну.

В солнечном свете та оказалась еще прекрасней, чем виделась ночью. Всюду цветы, изумрудная трава, а идолы густо украшены вьюнками. Тихое гудение шмелей и щебет птиц наполняли воздух сладкой мелодией, а под ногами дрожали бриллиантовые капельки росы.

Но Олеся не разрешила налюбоваться вдоволь — потянула ее за руку.

— Идем же, дитя, — повторила строго. — Заждались тебя дома…

— Да, конечно. Ой! Мишка!

Ее пушистый друг не собирался составить им компанию. Пока Любава осматривалась, он тоже выбрался из-под елей и теперь медленно брел прочь. Уши прижаты, лапы заплетаются… Будто его на аркане отсюда уводили.

— Ему пора, — вздохнула Олеся. — Не печалься, вы еще встретитесь.