Единственная высота

Недавно после долгих уговоров наконец приехала жена. Критически поджав губы, прошлась по улицам, заглянула в магазины, а потом сказала, что город ей нравится. Проведя бессонную ночь, договорились обо всем, поделили взаимные обиды, наметили дальнейшую тропку, теперь-то далеко не длинную. Даже дачу решили купить.

Лишь иногда проскальзывала коварная мыслишка: а что если все же Шевчук вспомнит о нем, и вновь всплывет неосуществленная мечта — своя кафедра? Как тогда поступить? На этот вопрос Тимонин не мог дать себе ответа.

В дверь постучали. Тимонин еще не сообразил, что ответить, «войдите» или «я занят», как, не дождавшись приглашения, ворвался распаленный Воронцов. Сквозняк рванул со стола карандашные стружки и веером рассыпал их по ковру.

Воронцов порывисто подошел к столу и бросил на него книгу.

— Георгий Алексеевич! — сказал он сдавленным голосом, срываясь на крик. — Это что же получается?! Без меня меня женили. Вот посмотрите!

Тимонин возмущенно поднял брови.

— Прежде всего, где ваше «здравствуйте», Андрей Николаевич? Воспитанные люди, когда входят, здороваются. Это во-вторых, а во-первых, разве я разрешил вам войти?

— Простите, я постучал… — опешил Воронцов.

— Но я вам не ответил. Значит, был занят…

— Извините, Георгий Алексеевич, я не хотел быть невежей, так уж получилось… Понимаете, три статьи о работе с моим аппаратом. А я его как раз сегодня списал в архив. Оказывается, этот Бек-Назаров применяет его и с успехом. — Он перелистнул страницы. — Прочтите, пожалуйста.

Тимонин углубился в чтение, а Воронцов присел на край стула и нервно забарабанил пальцами по столу.

Тимонин оторвался от книги и сдвинул очки на лоб, зрачки выцветших серых глаз сузились.

— Перестаньте, — тихо произнес он, сдерживая себя. — Распустились, как гимназистка на экзамене.

Воронцов поспешно убрал со стола руки и тут же стал мелко дрожать коленом, что заставило Тимонина бросить на него испепеляющий взгляд. Воронцов перехватил этот взгляд, вздрогнул и замер. Из форточки тянул легкий ветерок, и карандашные стружки на полированной доске стола шевелились, словно кто-то водил над ними невидимым магнитом. За стеной с перерывами стучала машинка. В шкафу призывно сверкали яркими глянцевыми обложками проспекты иностранных фирм.

— М-да, — оторвался от сборника Тимонин. — Сочувствую вам. Весьма. Огорчительно и обидно. И даже не то, что воспользовались вашим аппаратом, — это еще неизвестно, хорошо или плохо. Тут другая неприятная ситуация прорезается. — Он встал и подошел к окну, привычным движением поглаживая стальной ежик волос. — Такая, знаете ли, щекотливая ситуация. Вот вы сдали отчет по двенадцатой «а» теме, где даны сравнительные характеристики дагировского и других аппаратов, в том числе и вашего…

— Да, сдал.

— Насколько я помню, подготовлены две статьи, тезисы доклада на всесоюзную конференцию. Так?

— Так. Ну и что?

— А то, что теперь их публиковать неудобно. Ибо этот Бек-Назаров, пользуясь вашим аппаратом, добился хороших результатов, а вы, автор, этот же аппарат разносите в пух и прах. Причем статья исходит из нашего института. Сама собой напрашивается мысль, что критика ваша вынужденна и инспирирована Дагировым.

— Мне это и в голову не пришло! — воскликнул Воронцов.

— Ну, о вас речи нет, — улыбнулся Тимонин. — Все знают, что вы не дипломат. Но, — он поднял палец, — раз подобная мысль возникла у меня, она может появиться у другого. Незачем расставлять на своем пути подводные камни. Сомнительная репутация страшнее совершенного в прошлом преступления, от нее не избавишься по амнистии.

Воронцов взял себя за подбородок, почесал щеку.

— Вот напасть. Действительно, странная ситуация, статьи ведь уже отосланы. Что же, забирать их обратно? Вообще в этой истории много непонятного. Может быть, свяжетесь с Шевчуком, Георгий Алексеевич? Ведь вы с ним хорошо знакомы.

— Да, я с ним хорошо знаком, — медленно повторил Тимонин и задумался.

Звонить Шевчуку не хотелось. Собственный мирок только-только стал приобретать устойчивость, огораживаться хрупкой скорлупой. А в истории с аппаратом Воронцова проглядывалась подозрительная поспешность, чувствовалась какая-то червоточинка, и вскрывать ее — значит вступать в конфликт с Шевчуком, опять выходить на арену больших страстей. С другой стороны, нельзя было пройти мимо — дело касалось чести института. Его института… Почти его… Нет, все-таки его.

— Вот что, — Тимонин неодобрительно посмотрел на Воронцова, доставшего сигарету и постукивавшего по ней пальцем. Он не курил и не позволял дымить в своем кабинете. — Вот что, — повторил Тимонин и перевел взгляд на стену, где уныло скалилась с плаката тощая зеленая лошадь, проглотившая каплю никотина.

Воронцов поспешно спрятал сигарету в пачку.

— Я думаю, надо идти к Дагирову, — сказал Тимонин. — Все-таки скоро конференция, и вам на ней выступать. Необходимо сориентироваться заранее.

В приемной было много народа. Сидевшие в ожидании с папками рентгеноснимков в руках врачи неодобрительно посматривали на вошедших: день шел к концу, а к Дагирову не пробиться.