Единственная женщина на свете

– Ломакина Ефимия Константиновна, – сообщила я и улыбнулась пошире. Женщина кивнула. Сколько ей лет, определить я затруднялась, то ли сорок, то ли тридцать пять, то ли все пятьдесят. – Я адвокат, – добавила я, а женщина беспокойно нахмурилась.

– Адвокат… А чего случилось-то?

– Я бы хотела поговорить с Юрием Алексеевичем.

– Так ведь это… сгинул он.

– Сгинул? – переспросила я неуверенно, заподозрив, что говорят здесь на незнакомом мне диалекте и означать это слово может что угодно. – То есть он сейчас где?

– Так кто ж его знает? Говорю, сгинул.

– Но он жив?

– Уж если б помер, то должны бы сообщить. Вы как думаете?

– Давно он… сгинул?

– Да уж пять лет. Так, что ли, Лешка?

Клетчатый задумался, пошевелил губами, вроде что-то высчитывая, и кивнул.

– А как это произошло?

– Господи боже, – закатила глаза женщина. – Сгинул, и все. Чего ж не ясно?

– Вот что, – посуровела я. – Дело очень важное…

– Проходите, – перебила меня женщина и распахнула дверь в кухню. – Чего в сенях-то стоять?

Мы устроились за квадратным столом, покрытым новенькой клеенкой.

– Вы кто ему будете? – оглядываясь, спросила я.

– Сестра. Двоюродная. Дом этот бабкин, она померла, его Юркиной матери оставила, тетке моей. Та болела сильно, а ухаживать за ней было некому, с мужем развелась, давно, Юрка еще в школу не ходил, а сынок единственный про маму вспоминал, если только деньги нужны.

– Он здесь жил?

– Нет. В райцентре. То у одной бабы, то у другой. Работать его не заставишь, так что даже дуры подолгу не выдерживали. Его ведь кормить надо.

– Выпивал?

– Ну, как все, не скажу, что совсем пропащий, и поболе люди пьют. – Тут она покосилась на клетчатого, тот пристроился на лавке возле печи и оттуда с интересом прислушивался к разговору. При последних словах он напустил в глаза туману и нахмурился. – Короче, ходить за тетей Таней было некому, пришлось, значит, мне. Так что дом она мне отписала по справедливости, можете у соседей спросить. Я до последнего дня рядом, чем могла… как за родной матерью… про меня никто худого не скажет. И похоронила на свои деньги. Этот-то все из матери тянул. И на похороны не явился, хоть сообщили ему сразу же. Приехал на пятый день и давай здесь права качать. Вроде как я мать его с ума свела, вот она мне все и оставила. А она сама в сельсовет ходила, на своих двоих, и с головой у нее порядок был, уж только когда последнюю неделю в больнице лежала, стала заговариваться. А дом мне отписала за год до смерти, я-то помалкивала, чтоб он ничего не сотворил. Поскандалил малость и уехал. Но через месяц вернулся и зиму здесь жил, в пристройке. Я сто раз о своей доброте пожалела. Что ни день, то скандал. Лешке моему чуть руку не сломал, ну, я вижу такое дело – и милицию вызвала. Продержали его двое суток, вернулся, побросал свое барахло в сумку и уехал. С той поры не видели его и не слышали. А если он вам чего наплел, то все это глупости. Дом мой, у меня и бумаги есть, как положено, с печатями. Любой суд признает, и соседи подтвердят, что я до последнего за ней ходила…

– Да-да, я поняла, – кивнула я. – И за пять лет он здесь ни разу не появился?

– Ни разу. Я его предупредила: если явится озорничать, опять ментам сдам.

– Кроме вас, родственники у него есть?

– Близких нет. А из дальней родни половина поселка. Только никто его здесь не ждет.

– А нет ли среди родственников пожилого мужчины по имени Яков Иванович?

Женщина задумалась.

– Нет, такого не помню. Я думала, Юрка у какой-нибудь бабы пристроился. Так?

– Мне об этом ничего не известно.

– Как же, ведь вас сюда он прислал?

– Мы разыскиваем его совсем по другому делу. Он снимал дом в областном центре, по крайней мере, паспортные данные в договоре его. Задолжал денег и скрылся.

– Очень на Юрку похоже. Он тут всем должен, а я ведь говорила: не давайте, все равно не вернет. Но у нас такой народ, сначала дадут, чтоб отстал, потом ко мне с претензиями. А я что, за него платить буду?

– Вполне может быть, что его паспортом кто-то воспользовался.

– Ну, уж не знаю. Может, и так. Говорю, сгинул он. Если б помер, то сообщили бы, а в тюрьму попал, так сам бы написал, чтоб было кому передачи слать. Мы хоть и разругались, но он знает, что сердце у меня доброе, не бросила б я дурака, все ж таки брат, хоть и непутевый.

– А фотография его у вас есть?

Женщина тяжело поднялась и прошла в переднюю, откуда вернулась со стареньким фотоальбомом. Положила его на стол, полистала и протянула мне фотографию. Мужчина лет тридцати, волосы темные, коротко стриженные, лицо довольно симпатичное. На фотографию в паспорте мало кто обращает внимание, а неизвестный племянник производил самое приятное впечатление, причем не только на женщин, но и на мужчин, если верить словам Льва Григорьевича. Так что подозревать его в чем-то вряд ли пришло кому-то в голову. Легкого сходства с фотографией в паспорте вполне достаточно.

– Можно я ее с собой возьму? – спросила я.

Женщина посмотрела как-то неуверенно и кивнула. Я убрала фотографию в сумку и поднялась.

– Чего теперь будет-то? – спросила она, наблюдая за мной. – Посадят его?