Единственное число любви

А в девять часов я едва успела схватиться за тяжелый кожаный ошейник, как дверь из кабинета распахнулась и в гостиную шагнул высокий парень, все движения которого и отрывисто произнесенные слова принесли с собой давно забытый привкус беды.

— Послушайте, это же война…

Так я познакомилась с Кириллом. Было начало декабря девяносто четвертого года.

* * *

В нем была мальчишеская узость, мало соответствующая его профессии: Кирилл работал оператором на студии документальных фильмов. Перед Новым годом, когда нужно дать себе несколько часов, а лучше дней одиночества, нет для этого более подходящего места, чем выверенные с математической точностью печальные перспективы Крюкова канала. Там, под старыми тополями, я случайно и увидела чуть подавшуюся вперед фигуру с привычно приподнятым левым плечом. Мы шли навстречу друг другу в скудной оплетающей ноги поземке.

— Кирилл! А разве вы не на танке и не врываетесь первым в города?

Он не улыбнулся, но заученным жестом выровнял плечи.

— Это телевизионщики. А наше дело после, когда проявляется и осмысляется быт, на наших пленках переходящий, так сказать, в бытие. Впрочем, мне бы хотелось… я пытался… — Он смутился, махнул рукой и явно собрался попрощаться. Только сейчас я заметила, что при русых волосах у него темно-карие, почти черные глаза.

— Вы торопитесь? — Я уже подсчитала свои плюсы и минусы за этот год и к тому же замерзла, а потому была готова разделить хотя бы треть скучной дороги до метро с кем угодно.

Он, кажется, удивился.

— Нет, не тороплюсь. Вернее, съемка только в четыре, и надо бы перекусить. — И все же в его тоне была нерешительность.

— Отлично. На канале открылось новое кафе — проверим?

Мы молча пошли, шагая едва ли не в ногу. Он хорошо шел, ровно, упруго и сдержанно, и хорошо молчал. Но на ведущих в подвальчик ступенях вдруг остановился и открыто поглядел на меня, словно чего-то ища.

— А где же ваша собака? — спросил он, словно пытаясь оправдать этот свой пристальный и настойчивый взгляд. — Признаюсь, вы меня тогда, у Михаила, поразили своим единством, такой слитностью, что ли.

Лучше польстить он не мог: мы с Шаленом были действительно «одной крови», а людей, понимавших это, существовало очень немного. В благодарность я на мгновение прижалась лбом к серому замшевому плечу, тому, что повыше.

В кафе было пустынно и тепло. Мы заказали первое попавшееся в меню блюдо и уселись за широкий стол у окна, через которое были видны черные столбики перил и черные ботинки прохожих. Я рассматривала Кирилла с радостным любопытством. Он был, наверное, моим ровесником или чуть младше, но на его лице до сих пор не читалось следов той кастовости, которая всегда выдает людей кино. И рот у него был замечательный, как красиво изогнутый лук. И я неожиданно подумала, что в ту ночь начала чеченской войны он, наверное, целовал свою шлюшку жарче обычного; уже тогда, в дверях, в нем дышала обостренность чувственности, так свойственная людям в критические моменты похорон, свадеб, известий о рождениях или больших бедах. А уж война, даже несмотря на свою нынешнюю игрушечность и отдаленность, всегда возбуждает темную сторону пола. И почти бессознательно я спросила или, вернее, осторожно выразила уверенность:

— А ведь та ночь после объявления о танках в Грозном была удивительная, правда?

Он вспыхнул — и это было ответом. Принесли чанахи, и какое-то время мы ели, стараясь смотреть лишь в глиняные горшочки. Прошло еще несколько минут. Кирилл пристально разглядывал что-то в окне.

— Но почему вы считаете возможным говорить со мной о подобных вещах? — все-таки не выдержал он.

— Ну, хотя бы потому, что вы с первого раза признали и поняли мое родство с Шаленом. Разве этого мало?

— Но это еще не дает…

— Дает. Ибо за всем этим стоит одно: правящая вами и вашими поступками сила, называть которую нет смысла, но которую я в вас угадала.

Когда мы вышли на улицу, поземка сменилась густым снегом, скрадывающим изгибы канала, так что казалось, будто идешь почти по прямой. У Банковского моста Кирилл вспомнил о съемке. Снег на крыльях делал грифонов похожими на птенцов. Мы остановились, и даже в сумерках было видно, как вздрагивает излучина его губ. Я поспешила протянуть руку.

Он ушел, а я постояла еще немного под золотыми крыльями, чувствуя, как тает на лице снег. Затем, вспомнив, что сегодня канун католического Рождества, побежала искать джем для пряничного домика, обещанного дома.

Открывшаяся военная кампания словно вернула в квартиру на проспекте Ополчения бурное время пятнадцатилетней давности: приходило много народу, велись жаркие споры, и никто не хотел верить в то, что все это бутафория. Но разговоры велись людьми уже перегоревшими, и блистательно-грозный ангел войны не витал между ними, сея возбуждение.

Кирилла там не видели с того самого декабрьского вечера. На мой вопрос хозяйка ответила:

— Кириллушка самолюбив и капризен, как барышня, и бывает у нас только тогда, когда может чем-нибудь блеснуть. Его последняя гризеточка и вправду была замечательна и…