Единственные

Стихотворение оказалось очень трудным – про комбата, застрелившего двух дезертиров. Оно должно было хорошо получиться у Нади – Надя помнила войну и погибшую родню, отца и двух дядек. У Илоны с войной были натянутые отношения – она читала и правила отлакированные отделом партийной жизни воспоминания ветеранов, видела и слышала какую-то непостижимую фальшь, а отец, восемнадцатилетним призванный и успевший немного повоевать, рассказывать правду не хотел. Смотреть же фильмы Илона просто не могла – не выносила кровавых эпизодов.

Четыре четверостишия – как русичка в школе говорила, четыре куплета. А в них столько всего спрессовано!

Конечно, говорила себе Илона, можно просто зазубрить – а Буревой покажет, как правильно, останется только повторить. Но можно ведь попытаться, можно?..

Но сперва – зазубрить.

– Что ты там бормочешь? – спросила Варвара Павловна, когда Илона принесла вычитанную третью полосу.

– Мне до завтра нужно стихи выучить. Для концерта.

– А что за стихи? – заинтересовалась Варвара Павловна. Илона дала ей листок.

Казалось бы, долго ли нужно читать тренированными глазами четыре четверостишия? А она смотрела на листок долго – пока не начала читать вслух. Начала очень тихо, словно бы для себя одной.

– Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули –
Всегда стрелял без промаха комбат.

И она повторила последнюю строчку: «всегда стрелял без промаха комбат».

У Илоны мурашки по коже побежали. Надя бы так не сумела! Да что Надя – и Буревой бы не сумел.

– Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.

Варвара Павловна помолчала. Илона даже дышать боялась.

– Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны…

И опять Варвара Павловна замолчала – лицо стало суровым и скорбным. Оставалось последнее четверостишие.

– И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!

Последние слова она вдруг выкрикнула, но как выкрикнула? Со звериной, невменяемой яростью! У Илоны голова сама собой в плечи ушла, дыхание оборвалось. Сыграть такую ярость дважды подряд невозможно – даже она, со своим ничтожным сценическим опытом, это чувствовала. Выплески такие бывают, может, всего раз в актерской жизни, а потом работает воспоминание.

– Варвара Павловна…

– Это было, – сказала Варвара Павловна. – Вот так оно и было. Ну, что стоишь? Иди работай!

Илона схватила листок со стола и выскочила в коридор. Там она попыталась повторить стихи – сперва глуховатым голосом, словно бы даже бесстрастным, потом чуть живее, но выкрикнуть последние слова побоялась – не сцена все-таки.

Работать было невозможно – стихи зазвучали в голове.

– Ты чего? – спросила Регина. – Вернись на землю!

– Ага.

Главное было – сохранить это звучание до завтрашней репетиции.

И еще – попытаться понять, почему обычно спокойная Варвара Павловна вдруг так закричала. Для чего ей с неуправляемой яростью вступаться за комбата, даже если «это было»? Эти стихи – про события невероятной давности, Варвара Павловна ушла воевать, кажется, в сорок втором, сейчас семьдесят шестой. Комбат, комбат… Бекасов?..

С главным редактором Илона сталкивалась очень редко – разве что в коридоре, да пару раз ее посылали отнести ему полосу. Высокий, с основательными залысинами, с тихим голосом, но голос такой, что ни у кого не возникает желания противоречить. Его побаивались. Он вроде бы действительно был на войне комбатом. И Варвара Павловна входила к нему в кабинет, как к себе домой, для нее Бекасов всегда откладывал неотложные дела.

Так это он, выходит, застрелил двух дезертиров? Бекасов? Быть такого не может!..

И разве это повод, чтобы так заорать?

Сильно озадаченная поведением Варвары Павловны, Илона одновременно следила по оригиналу за материалом, который по гранкам читала вслух Регина, проговаривала в голове стихотворение и еще думала: не была ли Варвара Павловна в то военное время просто влюблена в Бекасова? Аргумент был пуленепробиваемый: если бы кто-то в чем-то нехорошем обвинил Буревого, Илона точно так же заорала бы.

Это действительно была находка – после пятнадцати строк относительного спокойствия все напряжение, скопившееся в стихотворении, выплеснуть в шестнадцатой. Но это могло получиться случайно и раз в жизни у Варвары Павловны – или же не случайно у более опытной, чем Илона, актрисы.