Единственный чеченец и другие рассказы

Приспать и вообще отдохнуть не получилось. Стоило опасть напряжению, заныло натруженное, израненное и побитое тело, свело голодом в резях живот. Но главным бичом оказался неистовый, какой-то зимний холод, точно сам космос вакуумным языком касался этих чертовых земных наростов. Лесная сырость при мокрой дранной одежде не позволяла угреться на пяток минут, подняв ворот и дыша себе за пазуху. Ненадолго забывшись, Федорин окончательно продрог и вынужден был вскочить, разминаться и едва не прыгать на месте. Воронова бил озноб, он тихо отчетливо стонал на одной ноте, откликаясь каждому импульсу в разорванных нервных волокнах при ударе сердца. Федорину пришлось почти лечь на него, чтобы как-то согреть, тереть ледяные пальцы своими черными бесчувственными граблями. Ломал ветки, дергал крепкие стебли с комками земли, пытаясь засыпаться, укрыть их обоих или хотя бы несчастного парня, но не получалось, вскоре расшвырял псевдошалаш и опять трясся в пляске святого Витта. Ноги снова подкашивались, он падал на невольного сотоварища и виновника этих бедствий, проваливаясь в беспамятство и выныривая на поверхность кромешной промозглой тьмы…

Именно эта ночь, а не внезапная даже схватка, трехногое ковыляние по камням в ожидании выстрелов или приключение с БТРом запомнилась главным кошмаром. Теряя сознание, боец стих, и Федорин прикорнул на нем, вскинувшись с ужасом — задавил! Тряся его куклой, припал к запекшемуся горькому рту и вгонял собственное дыхание, пока не вернул к жизни, заставив издать наконец хриплый звук. Смертельно окоченев, Федорин пытался разжечь костер с помощью найденной у Воронова подтирной газеты. Влажная слипшаяся бумага не занималась, нагревшееся колесико зажигалки обожгло палец, он выронил огниво и еле нашел, обшарив на коленях всю землю около них. Собирал на ощупь ломкие сухие прутики, которые едва тлели и гасли один за другим, померцав рубиновыми точками, потом кончился газ. Примирившись с неизбежной кончиной, Федорин валялся, обняв бойца, дрожа и корчась, пока не обнаружил вдруг, что вокруг засерело. Когда различились ближние деревца и купы росистых папоротников, адским усилием, сгребшись на четвереньки и едва разогнувшись, встал, шатаясь и отчего-то заикав. Чувствуя внизу боль, трудно отлил в сторону и, не застегивая штанов, стал поднимать бойца.

-----------------

Развернувшись под углом к выщербленному асфальту, бэтэры замерли в ряд на широкой обочине, переходившей за спиной в склон холма. До прибытия колонны оставался неопределенный бездеятельный срок. Разрешив войскам давить «сухарь» и греть чаи на паялках, имевшихся в каждой машине, или солярных костерках, Баранов сел в проем откинутой дверцы своего «коробкар». День только начинался, из темноватого нутра веяло бензиново-масляным теплом. Настроение у командира было паршивым.

По обычаю притопал зачуханный молодой солдат с кружкой чая поновее, без выщерблин, и банкой килек:

— Покушайте, товарищ капитан. Может, с нами захочете, второй взвод кашу греет?

В речи парень напирал на «г». Расторопные бойцы упромыслили, верно, бачок-другой вчерашних остатков с кухни. Каждый выживал здесь, как мог…

— Спасибо, рубай сам. Долго не рассиживайтесь, мало ли когда эти прибудут.

Организм принял с утра только ковшик ледяной воды, стоявшей в бадье у офицерской едальни. Дорожная тряска перебаламутила вчерашнюю дрянь, в самую пору было хлебнуть еще из фляги и прочистить канал где-нибудь в стороне способ верный, особенно если после влить горячего чифирку. Баранов избегал есть с бойцами на выездах, когда они сами делили на двоих-троих 325-граммовые жестянки, содержащие наполовину сок с жиром либо останки неведомых рыб, и по счету кусочки сахара, искрошенного в пути. Что за государство и армия, где солдаты, идя в бой, не могут вдоволь нажраться пусть бульбы, но сваренной нормально с мясом, а не вечного "перегноя"-сухпюре и кислой капусты, распаренных до непотребства? Почему не отследить, чтобы доходили по норме хотя бы эти несчастные консервы с требухой, сгущенка по банке в пасть ежедневно? Еще трендят что-то о профессиональных войсках, мировом уровне, беря в пример Штаты. За брошенного на погибель ратника, не говоря офицера, тамошний генерал расстался бы с местом, здесь же… Тьфу!

Одернулся — будто сам не виновен. Мог ведь, обязан был проследить за всем лично, став на час главным в батальоне. Первая заповедь, вдалбливаемая с училищ изустно и на практике — пересчитывай головы даже после минутного роспуска в сортир. Там, на месте, удалось бы что-нибудь организовать, тем более когда власть фактически принадлежала командирам ВВшных сил. А, чего теперь…