Единственный крест

Александр Сергеевич, я о вас скучаю.
С вами посидеть бы, с вами выпить чаю.
Вы бы говорили, я б, развесив уши,
Слушал бы да слушал.

Вы мне все роднее, вы мне все дороже

Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже
Захлебнуться горем, злиться, презирать,
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать…

* * *

— Теперь я понимаю, Асинкрит, почему ты мне вчера про Пушкина стихи читал, — сказал Петрович. В зимнем домике остались всего три человека — они с Сидориным, да Большаков, который сшибал стресс чудовищной долей алкоголя. Разъехались гости, уехали сотрудники милиции, взявшие показания у свидетелей, главным из которых был Федулаев. Его изрядно помучили вопросами, но картина в общем-то с самого начала выглядела ясной, тем более, что Львовский находился в розыске. А волчица… зверь он и в Африке зверь…

— А я понимаю, почему со мной все это случилось… Надо же, пожалел, что человеком на свет родился.

Сидорин замолчал. Молчал и старик. Где-то в другой комнате пьяно бормотал Кирюха:

— Помните, крепость волка удивительна. Ни медведь, ни лось не отличаются такой жизнеспособностью…

— О чем молчишь, Васильич? — спросил наконец Федулаев.

— О многом. О двух Лизах — я тебе о них рассказывал, об Исаеве, Львовском. О тебе. О своих снах. Помнишь, почему я от тебя уехал?

— Ты особо не объяснял. Собрался — и уехал.

— Сон мне приснился. На огромном поле идет концерт. Я среди слушателей. Какие-то ансамбли, певцы. И мне так хорошо. Слева, справа, спереди — незнакомые люди, но они мне все — братья и сестры. И мы все поем, вслед за каким-то человеком на сцене.

Донниковое поле,
Донниковая грусть,
Донниковое море,
Донниковая Русь.

А потом вдруг все исчезло. Певцы, сцена, зрители. Мне стало страшно, я не знаю, куда идти. И вдруг слышу, как тонкий детский голосок выводит:

У моей России длинные косички,
У моей России светлые реснички…
Иду на голос, иду, иду — и проснулся.

— Сон сбылся?

— Не пойму. По крайней мере, не до конца.

— Опять уедешь? Сон догадывать?

Сидорин засмеялся.

— Нет, просто жить.

— Человеком?

— Слава Богу, да. Но ты, отец, не думай, мы ведь не прощаемся, — будешь еще детей моих уму разуму учить.

— Так я и не отказываюсь. А тебе совет хочу дать.

— Слушаю.

— Помнишь, как ты Алису к себе приручил?

— В смысле, девушку?

— В смысле, волчицу. Бестолочь! Когда она щенком бегала — проблем не было. А когда подросла, помнишь?

— Ты что имеешь в виду?

— А то! Посоветовал я тебе: избей ее за малейшую провинность, за непослушание. Как ты со мной спорил.

— Вспомнил. Уломал ты меня…

— А ты ее!

— Она даже обмочилась.

— И стала твоя!

— Ты хочешь, чтобы я Лизу ремнем выдрал?

— Тьфу на тебя! Другого хочу: мира в вашей семье. Думаешь, почему в нынешних семьях мира нет?

— Почему?

— А потому, что семьи вроде герба российского стали — о двух головах.

— Это плохо?

— Это неправильно! С двумя сердцами жить можно, а с двумя головами — нет.

Глава сорок шестая. Нет земли красивей.

Искренне жаль было Сидорину погибшего Исаева, не радовался он гибели Львовского, хотя прекрасно понимал, что тогда, на занесенной лесной тропе место оставалось только для одного из них. И все-таки домой Асинкрит летел, словно на крыльях. В его голове родился план: первым делом он идет в детский дом за Лизонькой, затем они оба закупают продукты и готовят шикарный ужин. Лиза придет — и ахнет. Сидорин так отчетливо представил картину грядущего ужина, что у него даже потекли слюнки.

Асинкрит почти бегом побежал в детский дом. Решил зайти к Рыбкину — дверь кабинета директора была закрыта. Поднялся в группу Лизоньки — знакомых воспитательниц не увидел. Вышла совсем молоденькая девушка, судя по всему практикантка.

— Вам кого?

— Лизу Иванову.

— А ее уже забрали.

— Вот как? Отлично!

Нисколько не сомневаясь, что за девочкой пришла Лиза, Сидорин повернулся — и услышал в спину:

— Ее навсегда забрали. Больше Лизоньки у нас не будет.

Сердце Асинкрита забилось сильно-сильно. Переспросил, уточняя:

— Молодая женщина забрала? — он даже нашел силы улыбнуться, — глаза в пол-лица…

— Что вы, совсем наоборот, — взмахнув руками, засмеялась девушка, — это старая женщина была — лет сорок, сорок пять. А с ней дядечка, лысоватый такой.

— Маленький?

— Я бы не сказала…

— А женщина в очках?

— Точно.

Что-то внутри Сидорина оборвалось. Судя по описанию, Лизу забрали супруги Брэдфорд из штата Висконсин, которым девочка приглянулась во время их первого визита в Россию. Тогда не обошлось без Рыбкина и Львовского, но что сейчас об этом говорить. Выходит, американские аргументы оказались сильнее доводов коренных русаков Асинкрита и Лизы…