Единственный крест

— Согласись, сильно сказано: «Любезность и приветливость, подобно шулерам играют наверняка».

— Здорово! Сам сочинил?

— Куда мне! Я коллекционировал чужую мудрость и, думаю, делал это не без удовольствия. Как говорится, из разных источников — по глотку. Дальше читать не стоит — все в том же стиле.

— Асинкрит…

— Вот, наконец-то, из твоих уст готов вырваться главный вопрос. Давай, не стесняйся.

— Если так просишь… Когда мы жили вместе, учились, этот кодекс… Одним словом, ты жил по нему?

— Думаю, что да. Был ли я сплошь — лицемерие и фарисейство, или как зебра — в полоску, не знаю. А ты что думаешь?

— Ты всегда был книжным червем, Сидорин. Мы, бывало, анатомию зубрим, а ты Платона читаешь. Наверняка, написал этот кодекс в свои юные упертовские годы — и забыл. И сейчас — порви и забудь.

Сидорин посмотрел на своего друга так, будто увидел его впервые.

— А если ты ошибаешься?

Вадим пожал плечами:

— А как сейчас об этом узнаешь? Вот Галинка моя верит в загробную жизнь, я не верю. Кто из нас прав?

Асинкрит вздохнул:

— В этом кодексе самый страшный пункт — первый. Прочти его вслух, пожалуйста.

— Как скажешь. «Не желай и не делай другому то, что себе не желаешь». А по-моему, нормально. Разве это не из Библии.

— Это из Толмуда, мой друг. Жил такой еврейский мудрец Гиллиль. Ему еще одну фразу приписывают: «Когда не я для себя, то кто для меня? А если уж я для себя — что же я? И если не теперь — когда же?»

— Уж больно заумно.

— Это из «Пиркэ Аббата» — «Поучение отцов».

— Дался тебе этот Гиллиль. Насколько я помню, и Христос говорил подобное. Разве не так?

— Не совсем. Переварить то, что Он проповедовал древние евреи так до конца и не смогли. Христос сначала подготавливал их: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними; ибо в этом закон и пророки».

— То есть, Он выполняет то, о чем когда-то вещали мудрецы Израиля?

— Да, они же ждали Мессию. И Христос вначале говорит языком их пророков, и Его понимают. Но затем разворачивается драма. Для того же Гиллиля его формула — волшебный ключ, к успеху, преуспеванию. Отмычка к любому замку. И что евреи ждали от Мессии?

— Создать на земле царство Израиля.

— А что говорил этот Галилеянин? О Царстве Божием, которое внутри нас есть. Разве такое можно переварить? Или, вот…

Сидорин закрыл глаза и стал говорить будто читая невидимую книгу:

— «А фарисеи, услышавши, что Он привел садуккеев в молчание, собрались вместе. И один из них, законник, искушая Его спросил, говоря: «Учитель! Какая наибольшая заповедь в законе?» Иисус сказал ему: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим». Сия есть первая и наибольшая заповедь; Вторая же подобная ей: «возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Сидорин открыл глаз и добавил с горькой усмешкой:

— Как сейчас принято говорить — почувствуйте разницу. С одной стороны ветхозаветное «не желай и не делай», а с другой, совершенно новое — «возлюби».

— По-моему, ты придаешь всему этому слишком большое значение.

— А мне кажется, что я постепенно подхожу к главной загадке своей жизни.

— То есть?

— Если моя догадка верна, то кодекс АВС — это моя отмычка ко всем замкам, это ветхозаветная мудрость позволявшая мне открывать чужие души.

— Не хочешь же ты сказать…

— Хочу, Вадим, хочу. Если я делал доброе дело, то только выгоды своей ради. Если утешал кого…

— Слушай, прекрати на себя наговаривать! Тоже мне, Гильмель нашелся.

— Гиллель.

— Тем более. Я же не зря в психиатрию пошел, значит, склонность была, а может быть, и дар. Думаешь, не раскусил бы тебя, будь ты лицемером, или этим… фарисеем?

— А нас, фарисеев, так просто не раскусишь, — улыбнувшись сказал Сидорин, но затем опять посерьезнел:

— Спасибо, что не веришь, Вадим. Если мы видим в человеке только хорошее, значит, любим его. Но мне-то полагается быть беспристрастным.

— В том-то и дело, что ты пристрастен. Нельзя заниматься самокопанием. Если веришь в Бога, считай, что Он продлил твою жизнь. А я вот думаю, что Сидорин просто везунчик. Вот и живи, наслаждайся бытием, дорожи каждым мгновением жизни, а не размышляй почему тебе так повезло.

— А если мне повезло, как ты говоришь, именно для того, чтобы я понял…

— Ну вот, мочи мочало, начинай сначала!

— Хорошо, не буду.

— А тут ты врешь, брат. Будешь копаться, обязательно будешь! Хочешь скажу, в чем твоя беда?

— Скажешь, как психолог?

— Как друг. Твоя беда — и до аварии, и после это работающие на полную катушку мозги, и отдыхающее сердце. А может тебя они, — Глазунов выразительно показал пальцем наверх, — памяти лишили для того, чтобы и сердце поработало? Помню, год назад мы с девчонками в лесу под Кувшиновым отдыхали. Набрели на родник. Странный такой родник — издалека белый весь, а подойдешь поближе — и глазам не поверишь: плавают в родничке листья, хочешь их взять, а не получается.

— Живот мешает?

— Это тебе живот мешает! Листья не на поверхности плавают, а посередине.

— Быть такого не может.