Единственный крест

Бродит дрема по сонным лугам,
На дорогу выходят шиши…

— Ты мне, нянюшка, сказку

сперва расскажи
Про княгиню и каменный храм…

— То ль шумят за стеною серые дожди,

то ль чудит моя прялка, кружась…
Ах, когда же, княгинюшка,
в косы твои
серебристая прядка впилась?

— Зря кузнец золотое колечко кует.

Что мне, няня, до кос и кольца!

Болен князь мой,
В бессонных мучениях ждет,
Неотступного ждет он конца.

— Ни священник, ни знахарь

не могут помочь.
Сонных трав на меду завари, —
пусть из сотни ночей
хоть одну эту ночь
Он проспит от зари до зари!
Выпил зелье и спал он
всю ночь до зари.
Спали волны в реке
и в бору глухари,
А княгиня
не в силах беду превозмочь
Богородице — деве молилась всю ночь.
Пробудившись, князь сон свой
поведал жене:

— Буду жив, обещал мне отец,

коли образ Николы из Киева мне
привезет расторопный гонец.
Долго ль сборы сбирать?
Парусами звеня,
легкий коч по волнам побежал,
Но разгневанный Ильмень
три долгие дня
корабельщикам путь преграждал.
На четвертые сутки волна улеглась.
На четвертые сутки вернулись гонцы.
Им навстречу из терема
вышел сам князь.
С ним бояре, дружина, купцы…

— А икона?

— Сама приплыла на заре
после бури к гонцовым рукам.
Для нее, по обету, на княжьем дворе
Поднялся белокаменный храм.
Спи! Давно уже солнце сошло со двора
Ходит дрема над тихой рекой…

— А княгиня?

— Княгиня, дружок, умерла.
Князь женился потом на другой.

— Н-да… Грустная сказка, — Сидорин закрыл книгу.

— А как тебе мир этого человека? — спросила Лиза.

— Чей мир? Ах, да! Чудесный мир.

— Мне он тоже понравился. А кто такие шиши?

И только сейчас оба заметили стоящую в дверях хозяйку квартиры.

— Сидорин, имей совесть, ребенку надо спать.

— Все понял. Спи, княгинюшка, — и Асинкрит еще раз поцеловал ребенка.

— Спокойной ночи, дядя Асинкрит. Через неделю увидимся?

— Увидитесь завтра утром. Что вы на меня уставились? Догадываюсь, что обо мне скажут соседи, но не идти же тебе на ночь через весь город? Ляжешь в большой комнате на диване.

— Ура! — шепотом произнесла маленькая Лиза и нырнула под одеяло.

* * *

Кухня для русского человека есть нечто большее, чем место для приготовления и потребления пищи. Кипящий чайник создает уют, а тихий свет от ночника настраивает на долгий и спокойный разговор. Маленький стол — другие на наших кухнях не поместятся — позволяет видеть глаза собеседника, слышать его дыхание, не переступая, в то же время, последнюю черту. Ту самую черту, перейдя которую мы подчас больше теряем, чем находим.

А если у вас на стене еще чуть слышно стучат ходики… Лепота, как любил говорить Сидорин. Разговор перетекает с одной темы на другую, перетекает легко и естественно, как ручеек бежит от одного камешка к другому: обдаст нежно водицей, обласкает игриво и небрежно — и бежит дальше. И если днем во время многочисленных разговоров — то пустых, то нужных ты все равно опустошаешься, то ночью, на кухне, «глаза в глаза» уже не хочется говорить ни о делах, ни о пустяках. Каждое слово — самое-самое. И что-то происходит с твоей душой, если ирония, верная спутница разочарования, стыдливо прячется где-то в складках оконных штор.

Лиза говорит чуть слышно:

— В голове не укладывается: нормальный человек, очень хороший семьянин, ценитель прекрасного — и вот так взять и за какой-то дом лишить жизни людей. Вот ты, Асинкрит, говорил, что волки убивают чужаков, зашедших на их территорию, но это происходит, как я понимаю потому, что речь идет о существовании рода — пищи всем может не хватить. Но ведь Исаев — человек…

Сидорин:

— Ты права: в голове и впрямь не укладывается. Человек ли Исаев? Увы, да. Знаешь, я с удовольствием поддержал бы твою аналогию человек — волк, но… Спасибо, между прочим за то, что понимаешь волков. Для зверей не существует таких отвлеченных категорий, как добро и зло…

— Отвлеченных?