Единственный крест

Сидорин так же негромко закончил фразу:
Донниковое море, донниковая Русь.
Потом они сидели в маленькой квартирке Любови Евгеньевны, и пожилая женщина, волнуясь и сбиваясь, словно боясь не успеть досказать что-то очень важное, говорила, говорила, говорила. О необыкновенном человеке Алексее, однажды решившем, что с помощью слова он может изменить окружающий мир, о своих чувствах к нему, о его одиночестве среди людей…

— Вы представляете… нет, вы не можете себе представить… Вокруг матерщина, пьянки, жена, которая… которая не понимает тебя и считает бездельником. А он прочитал однажды: «Вначале было Слово» — и поверил в это. И решил: раз Слово было вначале, то оно всевластно, оно в силах изменить нашу жизнь к лучшему, очистив ее от грязи, скверноты, животности… А все решили, что он после смерти сына свихнулся. Но он был самым нормальным из всех, кого я знала. Про то, что Леша пишет стихи, я узнала почти случайно. Я у них в классе, в вечерней школе как-то раз подменяла заболевшую учительницу литературы. Грамотности Леше, конечно же, не доставало, но поверьте, там совсем не было про любовь и морковь. Он… он… вы не будете смеяться?

— Нет.

— Алексей искал те строки, которые… Господи, как трудно просто сказать о главном! Вы, наверное, про мантру у индусов слышали? Вот и Старосельский искал… нет, не мантру, а те слова, которые, если их постоянно произносить, сделают мир другим. И, в конце концов, нашел. По крайней мере, он так считал.

Женщина замолчала и пристально посмотрела в лицо своему гостю. Вот уже час она говорила ему о том, что верно хранила в своем сердце, словно великую тайну. Леша любил говорить, что люди так затаскали слова, что правдивыми остались только глаза, а не уста. Любовь Евгеньевна смотрела в голубые глаза незнакомца, даже имен которого она не знала. На кухне сидел и что-то бормотал, играя с котом, Костя, за окном загорелся единственный фонарь на их маленькой улочке. Если в этих глазах будет… нет… она тогда не переживет своего предательства по отношению к Лешеньке. Но, кажется, ни насмешки, ни скуки в этих глазах не видно. Только какая-то нездешняя печаль. Так бывает, когда твое сердце находится где-то далеко-далеко от тебя…

Похоже, незнакомец догадался о буре, бушевавшей в сердце своей женщины и решил помочь ей, спросив:

— А что в них особенного, Любовь Евгеньевна? Читать их, между прочим непросто: первый слог требует усилия.

— Правильно! Вы видели, как бьют в очень большие колокола? Сначала — тишина, безмолвие, хотя мы знаем, что било пришло в движение и вот-вот оно встретится с колоколом. И вот — встреча. И мы слышим — «дон», «дон».

— «Дон» — это звон колокола.

— Не только. Разве все вокруг нас можно объяснить? Кстати, самая русская из всех рек тоже так называется — Дон.

— А Волга?

— Нет, Дон, — упрямо повторила Любовь Евгеньевна. — Но я продолжу. Читаем дальше: дон-ник-ово-е, — нараспев произнесла она. — Ник… ника. Победа по-гречески. А мы от греков веру приняли.

— Победа?

— Да. Это только кажется, что всегда побеждает смерть. Побеждает жизнь.

— «Смерть, где твое жало?» — задумчиво произнес Асинкрит.

— Вот, — обрадовалась Любовь Евгеньевна, — Лешенька мне тоже эти слова говорил.

— Хорошо, допустим, так оно и есть: в начале мы имеем нечто необъяснимое. Начало, которое воспроизводится нами скорее интуитивно, бессознательно. Затем — победа, а что дальше?

— Ово. Яйцо по латыни. Разве яйцо не символ жизни?

Сидорин даже хлопнул ладонью по столу.

— Верно! Я все понял, Любовь Евгеньевна. Ах, какой же он молодец!

— Правда? Я ведь, если честно, не каждое слово могу объяснить. Что-то забылось, что-то я и тогда не понимала… Но точно знаю, здесь нет ни одного лишнего или случайного слова.

— И все имеет отношение к России…

— Самое прямое.

— А в результате… нет, как же здорово! И в итоге — образ. Любовь Евгеньевна, вы когда-нибудь видели море донника в русском поле?

Женщина вдруг устало и счастливо улыбнулась:

— Конечно, видела… Простите, а как вас зовут?

— Асинкритом зовут.

— Конечно видела, Асинкрит. И Леша видел. Теперь вот и вы увидели…