Единственный свидетель - Бог: повести

Он взял пиджак, ключ, вышел из номера, ключ дважды провернулся в замке, а я несколько минут не мог подняться, обессиленный пережитым. Мысли мои были ничтожны. Я думал, что каждого человека можно сломать, потому что он кого-то любит, и перед теми, кого он любит, на нем лежит большая ответственность, чем служебный долг. Хозяин смоленской явки любил дочь и стал служить нам, чтобы ее не трогали; мне жаль оставить сиротой сына; Живинский, возможно, знает за своим агентом какую-то слабость, которая позволяет требовать от него доносов. Сломанный делает что прикажут и молчит. Самая надежная гарантия молчания — смерть. Вот убили утром некоего человека с партийной кличкой Пан. Почему именно сегодня, в день приезда Скарги? Кто-то боялся их встречи. Возможно, этот Пан что-то особенное знал, подозревал о чем-то таком, что не должен был узнать Скарга. Но кто мог разведать о возвращении Скарги в город? Все хитрят, все друг другу опасны. Меня заняло размышление, насколько окажутся полезными для боевика вырванные из меня сведения. В целом, успокаивал я себя, большой пользы он не извлечет. О самом важном — внутреннем агенте, вечерней сходке — я умолчал. Таким образом, господин эсер, остается возможность новой встречи. Но мое признание о доносчике, об умышленном убийстве Пана по мотивам внутрипартийной распри могло натолкнуть беглого боевика на разгадку нашего агента, вернее, агента Живинского. А это означало безусловный провал операции. И если, не дай бог, Скаргу схватят и он изложит нашу беседу на допросе, а в таком удовольствии он едва ли себе откажет, то перевод в Москву не состоится, а состоится мое позорное увольнение со всеми вытекающими из этого следствиями…

Я поднял и отворил окно. Высунувшись, я нетерпеливо отыскивал в толпе филеров. Ни одного не оказалось. «Кретины! — понял я. — Верно, Скарга повел их за собой и сейчас надует». Так и случилось. Через несколько минут два филера примчались к подъезду, как побитые псы. Может быть, они думали, что я убит. «Эй! — окликнул я одного. — Возьми у портье запасной ключ и открой меня. Четвертый номер».

Спустя минуту я стал свободен, и мы вошли в комнату Скарги. Дурак, который носил кепочку с пуговкой, сидел на венском стуле, руки его были привязаны к спинке разорванным в длину полотенцем. Человечек этот казался мне отвратителен, поскольку мог слышать мои откровения беглому боевику. Я отослал филеров в свой номер и остался наедине с неудачником. Он угнетенно молчал, я не спешил с вопросами, прислушиваясь к разговору за стеной. Говорили филеры довольно громко и заливисто смеялись (весело, подумал я, когда попадается другой), но разобрать их реплики я не мог, хотя отдельные слова доходили отчетливо.

— Что он сказал тебе, уходя? — спросил я, желая определить степень звукоизоляции стенки.

Филер виновато повторил: «Вернусь через десять минут. Буду в соседнем номере. Сиди тихо». Я испытал облегчение; расслышать вопросы эсера и мои ответы филер, привязанный к стулу, никак не мог. Мое отношение к нему потеплело.

— Ладно, брат, не расстраивайся, — сказал я ободряюще. — Расскажи-ка лучше, как он тебя прихватил.

— Я стоял во дворе у дровяного сарая, — голос филера был виновато-мягким, таким голосом просят о прощении гимназисты, когда директорская рука хватает их за ухо. — Там проход, которым можно уйти. Вдруг из черного хода вышел объект и направился ко мне. Указаний на задержание мне не давали. Я достал папироску и спросил: «Огонек есть?» Он улыбнулся: «Есть!» Сунул руку в карман и ткнул мне в живот пистолетом. «Жить хочешь?» — спросил объект. У меня внутри все захолодело…

Его переживания меня не интересовали, и я продолжал допрос.

— О чем он спрашивал?

— Сколько агентов на улице. Я сказал — двое.

— Молодец!

— Потом спросил, кому докладываем. Забрал у меня «бульдог», — филер показал на кровать. Я увидел на подушке короткоствольный наган.

— Обо мне спрашивал?

— Да. Спросил: «Кто он?»

— Что ты ответил?

— Ответил, что не знаю.

Тут он явно солгал; ответил он Скарге правду, то малое, что знал: да, наш. Но оспаривать его ложь мне не хотелось.

— Правильно, — похвалил я.

— Еще он спросил, кто и когда давал приметы по одежде. Я сказал, ротмистр Живинский дважды, утром и днем.

— Он уточнял, когда днем?

— Да, точно так и спросил. Я сказал «около двух».

— Все?

— Все. Потом привел меня сюда. Сбежать не выходило, он вел меня, приставив пистолет к хребту. Сволочь!

— Ну уж, сволочь, — возразил я. — Что тебе полагается за потерю оружия? А он сжалился, оставил. И вообще мог щелкнуть рукоятью в лоб!.. Нет, он не сволочь, он просто наивный беглый эсер… А «бульдог» твой пока останется у меня, — я спрятал оружие в карман. — Скажешь, что ротмистр попросил.