Единственный свидетель - Бог: повести

— Хотя бы для того, чтобы не возвращаться в квартиру, — сказала Катька. — А главное: тебе, скажем, потребовались эти деньги, ты ищешь книжку — нет, как в воду канула. Ты бежишь в сберкассу просить дубликат. И только тут выясняется, что была кража. Неизвестно: уворована ли она или ты ее потерял. Ведь и сам будешь думать, что посеял. А уж кто нашел и воспользовался — ищи ветра в поле.

— Однако он так не сделал.

— Я и говорю: дурак.

— Нет, не дурак, он далеко не дурак, — сказал Децкий. — Если книжка лежит в чемодане, я могу сто раз посмотреть на нее и не взять в руки. Мне спокойно — вот она. Ванда по чистой случайности открыла. Через полгода можно было хватиться. Он на это и рассчитывал.

— Но облигации же вы проверяете, — не согласилась Катька. — Первый тираж, вы за ними, они исчезли — и хитрость раскрыта.

— Она-то, верно, раскрыта. Но кем? Мною. Он все верно рассчитал, одного не учел, что я в милицию пойду.

— Но пошел же, идиот.

— Пьян был, Катюша, пьян как сапожник, разум отшибло. Знать бы кто, убил бы, собаку.

Катька подумала и сказала:

— Юра, кажется мне, ты не о том думаешь, о чем надо. Двенадцать тысяч — пустяк для тебя. Кто украл — милиция найдет. Бреши заделывай. Дай бог все не утратить.

Децкий сообразил, что Катька мыслями уже далеко от него, что ее занимают свои бреши и что есть они в немалом, видимо, количестве. Глубокое уныние читалось в Катькиных глазах. И лицо начало выдавать истинные годы, и плечи поникли, и морщинки появились под слоем французской пудры, и была слизана с губ яркая помада, и перестал излучать секссигналы проникшийся страхом организм. Разительная эта перемена доставила Децкому некоторое удовлетворение. Несложно, милая Катя, думал он, корчить из себя Екатерину Вторую, менять любовников и завлекать прохожих разрезанной юбкой. А вот под топором постоять, гадая: зарубит или мимо пройдет, — вот где забава, с постелью не сравнить.

— Позвони вечером, — попросила Катька.

Децкий пообещал.

Прибыв на завод, он, не откладывая, пошел на склад готовой продукции и ошарашил Петра Петровича, как кирпичом: вполне реально, что в ближайшее время появятся здесь по заданию милиции ревизоры, эксперты, бухгалтеры народ дошлый, въедливый, остроглазый и неподкупный, и надо замести следы и в отчетности, и в натуре.

— Как? — охнул Петр Петрович. — Есть штук десять квитанций без номенклатуры, с пересортицей, и они в бухгалтерии.

— Но стоимостное выражение сходится? — спросил Децкий.

— Разумеется! — сказал Петр Петрович.

— Так чего волноваться, не вижу причин, — Децкий весело хлопнул завскладом по плечу. — А всю неучтенку оформите с Павлушей вчерашним числом: и тебе хорошо, и нам — перевыполнение плана.

Больше и говорить было не о чем. Петр Петрович задачу понял, а уже как он это сделает, Децкого не касалось.

Он прошел в цех и открыл кабинет; сразу же набилось людей с вопросами и делами, и пришлось потратить час на безразличные ему производственные нужды. Эта рабочая суета и принятые уже меры самообороны успокоили Децкого, он даже устыдился дневных своих страхов, отчаянного сидения в кухне, ожидания наручников. Началась борьба, а исход борьбы решают воля и мужество, ум и бесстрашие. Приедут ревизоры — пожалуйста, все будет к их услугам. Пусть вникают. Могут догадаться, не смогут доказать, в этом Децкий не сомневался. Все то левое, неучтенное, что шло из участка ширпотреба к Петру Петровичу, а от него, минуя базу, к Даниле Григорьевичу, страховалось показателями основного производства, списаниями на брак, технологическими потерями по пределу нормы, а уж и брак, и потери, и сэкономленный, но не оформленный металл никакая ревизия, будь она хоть семи пядей во лбу, сосчитать не сумеет. Денежная стоимость на входе и выходе равны, план всегда выполнялся, прогрессивка за перевыполнение всегда шла, а прочее — в худшем случае — халатность. Лишь бы самим не проговориться. Но и Петр Петрович будет нем как могила, и Данилу Григорьевича самый лучший следователь мира не разговорит, и их люди, надо думать, не бараны — не задрожат. Здесь, на заводе, улик для суда не соберут — отпечатки пальцев не снимешь, а все замки, ложки, ножи, кастрюльки, штопоры, щипчики для орехов и прочий товарец разошелся по покупателям и сгинул.

Появился Павел. Децкий закрыл кабинет и в пятый раз за день, если считать и беседу со следователем, рассказал о краже и о начавшемся следствии.

— Вот и доигрались! — отреагировал Павел. — Сколь веревочке ни виться, все равно конец.

— Очумел? — налился злостью Децкий. — Какой конец! Какая веревочка!

— Поделом, Юра, — словно не слыша Децкого, говорил Павел. — Сколько же можно грабить! Пора и на солнышко!

Децкий потерялся и долго не мог найти нужных слов. Неприемлемо, глупо, по-детски звучали восклицания товарища; такой реакции Децкий не ожидал; все другие восприняли сообщение как надо — навести порядок, замкнуться, быть настороже. Недоставало сейчас о совести рассуждать. С таким настроением да к следователю — сразу добровольное признание.

— Ты что, маленький? — хрипло просил Децкий. — Или кретин? Не понимаешь?