Единственный свидетель

— Нет, Виктора не надо, непедагогично.

— Ну, а не надо, так не надо.

…Домой Аркадий Борисович пришел поздно. Жены не было. Витя, долговязый пятнадцатилетний подросток, одетый в зеленую лыжную куртку и штаны-гольф, сидел один за обеденным столом и, нестерпимо фальшивя и пуская «петухов», пел арию Онегина:

Когда бы жизнь домашним кругом…

— Здорово, Аркаша, — снисходительно приветствовал он отца. — Мать — в кино, а я остался по хозяйству. Как делишки?

— Достукался ты, брат Виктор, — сказал Аркадий Борисович, хитро прищурившись. — Доклад завтра буду делать про тебя на месткоме.

— Доклад? Про меня?.. Интересно!.. О чем же ты «докладать» будешь?

— Это уж мое дело — о чем.

В глазах у Виктора мелькнул огонек тревоги. Он покосился на отца и с новой силой затянул:

Но я не создан для блаженства,
Ему чужда душа моя…

— Не вопи, Витя, — попросил Аркадий Борисович, — голова трещит от твоего пенья.

— Потерпи! Сейчас кончу.

Напрасны ваши совершенства,
Их вовсе не достоин я…

Внезапно эти вокальные упражнения прервал звонок.

— Мамаша явилась! — объявил мальчик и побежал отворять дверь.

Вернулся он бледный, растерянный, в сопровождении незнакомого Аркадию Борисовичу седого мужчины в очках без оправы.

— К тебе, — промямлил школьник, криво улыбаясь. — Из школы… Степан Степанович… Наш классный руководитель… Я… это самое… пойду погуляю…

— Нет, обожди, — сказал Аркадий Борисович. — Чем могу служить?

— Вот зашел узнать, как ваш Виктор настроен, — загадочно улыбаясь, сообщил классный руководитель.

— Прекрасно настроен. Что ему делается! Молодой человек — отличник, получил от отца обещанный велосипед, сыт, одет, обут, Онегина вон арию поет. Чего ему еще надо?

— Перейти в восьмой класс ему надо!

— Позвольте… разве он?

— А разве он вам не сказал? У него же две переэкзаменовки: по алгебре и по физике. Мы ведь несколько раз просили вас приехать в школу, потому что ваша супруга, по-видимому, не понимает серьезности положения…

— Витя, что это значит? — грозно сказал Аркадий Борисович.

— Я хотел потом тебе сказать… И мама тоже хотела потом… — шепотом ответил Витя и убежал.

Когда классный руководитель ушел, Аркадий Борисович позвал к себе сына. Виктор вошел в комнату отца и остановился на пороге, блудливо пряча глаза.

— Аркаша, — сказал он слабым голосом, — Аркаша… Я, понимаешь… ты, понимаешь…

— Молчать! — вдруг завопил Аркадий Борисович, багровея. — Какой я тебе Аркаша? Не смей меня называть Аркашей. Говори — папаша. Зачем ты мне врал, что перешел в восьмой класс? Только правду говори, свиненок!

— Очень велосипед хотелось получить, Арк… Арка-паша, — пролепетал Витя и заревел.

— Пошел вон, негодяй! — сказал Аркадий Борисович с омерзением.

Витя ушел. На душе у Аркадия Борисовича было мутно.

Доклад «Как я воспитываю сына-отличника» пришлось отложить.

1940

Дружок

В кабинет районного прокурора Нилова вошел молодой еще человек с большим, как блюдо, потным лицом, в летнем костюме песочного цвета и ярко-зеленой трикотажной рубашке.

Прокурор сидел за столом и просматривал бумаги. Не поднимая головы, он коротко бросил посетителю:

— Садитесь! Я сейчас…

Но человек в костюме песочного цвета остался стоять. Он поглядел на прокурорскую макушку с уже наметившейся лысиной, ухмыльнулся и сказал ласковым, задушевным голосом:

— Пиши, пиши, лысый черт!

Прокурор поднял голову и удивленно уставился на посетителя. А тот, сияя и радостно смеясь, закричал на весь кабинет:

— Не узнает, нахал! Глядит и не узнает!

— Неужели… Клочков?!

— А кто же еще! А ну, вылезай, товарищ прокурор, целоваться будем!

Невольно улыбаясь, Нилов поднялся, вышел из-за стола и… утонул в объятьях Клочкова.

Некоторое время в прокурорском кабинете раздавались шлепки и страстное мычание:

— Умм, Васька!.. Умм, прокурор!.. Умм, черт лысый!..

Наконец, изрядно помятому прокурору удалось вырваться. Они уселись. Картины далекой молодости пронеслись перед мысленным взором Нилова. Маленький южный городок, пряный запах цветущих акаций на бульварах, их дружная молодая компания. Какие это были славные, горячие, чудные хлопцы!.. Правда, Севка Клочков и тогда был слишком криклив и тогда еще смеялись над ним Моня Березовский и спокойный умница Ваня Глотов. Молодость, молодость! Была — и нет! И где теперь они, друзья твоей молодости?..

На сердце у Нилова было тепло. Его охватило чувство какой-то приятной грусти. Он посмотрел на Клочкова увлажнившимися глазами и сказал:

— Времени-то сколько прошло! А, Сева?!

— Да, время, время! — отозвался Клочков, отдуваясь. — Подростками были, в футбол играли. А теперь, гляди, на макушке — лысина, а сам — прокурор!.. Кто бы мог подумать, что Васька Нилов станет про-ку-ро-ром?!

— Что же в этом удивительного?

— Ты же в нашей компании самым тихим считался! Помнишь Ваню Глотова, Моньку Березовского? Орлы, ораторы, форварды!.. А ты, извини, какой-то никудышный был… Вот забыл, чем ты болел всегда…

Прокурор поморщился и сказал:

— Ничем я не болел!