Единственный свидетель

— Нет, товарищ, понимаешь, другое тут дело… Пришел домой, а баба моя… рожает!.. Мучается, кричит. Отсюда недалеко… Вот приспичило ей не во-время!

Во мне заиграли профессиональные чувства. Говорю ему:

— Вам, можно сказать, повезло. Я — врач-акушер. Но я стою на посту, как видите. А до смены еще далеко. Как быть?

Он страшно обрадовался.

— Вот это — угадал так угадал!.. Сейчас все наладим. Кто вас должен сменить, товарищ доктор?

— Один наш жилец — Залевский.

— Это какой Залевский? Фабрикант?

— Да. У него фабрика мебели на Забалканском. Вы его знаете?

Он усмехается в бороду.

— Я у него, у кровопийцы, работаю на фабрике. Пошли, товарищ доктор, к Залевскому. Ничего, пусть буржуй поднимется раньше времени со своих перин, раз у Красной гвардии такой случай!

Идем. Поднимаемся на третий этаж, к фабриканту Залевскому. Я звоню. Молчание. Звоню еще раз. Молчание. Тогда мой «Пугачев», недолго думая, снимает с плеча винтовку и — бац! бац! — прикладом в дверь.

Слышим, туфли шаркают по полу. Потом сам фабрикант дрожащим голосом говорит из-за дверей:

— Имейте в виду — у меня в квартире ночуют десять мужчин-силачей, и они все вооружены до зубов…

Спутник мой ему очень спокойно:

— Это мы слышим, как ваши силачи зубами стучат. Да вы не бойтесь, мы не грабить вас пришли.

Тогда я говорю:

— Откройте, Ромуальд Сигизмундович! Это я, доктор Рогов. Я вам все объясню.

Слышим, чертыхается, ворочает шкафы, разбирает свою баррикаду, гремит засовами.

Наконец, отворил дверь. Увидел моего Пугачева в шинели, залитой кровью, и с винтовкой за плечами — побелел, сердечный, и сел прямо на пол. Сидит в голубых невыразимых на холодном полу, ноги раскинул, рот раскрыл и смотрит на нас, как петух на кухарку, которая пришла в курятник с топором в руках. Бормочет:

— Все, все берите!.. Только оставьте жизнь!

Ну, а когда узнал, зачем собственно мы к нему пришли, ужасно рассердился.

Поднялся с пола, оправился и стал визжать:

— Безобразие!.. Я буду жаловаться в домовый комитет! Врываются ночью, будят раньше срока! Какое мне дело до какой-то бабы?.. Надо вовремя рожать!

Мой спутник опять помрачнел.

— Помолчи, хозяин! Бери бердан, становись на пост, раз приказано!

Залевский взглянул на его лицо, пожал плечами и смирился. А я пошел к себе за чемоданчиком с инструментами.

Потом мы поставили нашего буржуя на пост.

Он взял у меня пищаль и сказал:

— Я подчиняюсь насилию, но я протестую!

А красногвардеец ему:

— Протестуй сколько хочешь, только с поста не сходи. Сойдешь с поста — худо будет!

…Вскоре я уже хлопотал у постели роженицы в полутемном подвале, где жил Сибирцев — так звали этого красногвардейца.

Через три часа все совершилось. Народонаселение мира — нового мира! — увеличилось на одного человека. Это был здоровенный мальчишка.

Отец взял его на руки, посмотрел на красное натужное личико, улыбнулся и сказал:

— Владимиром назову. В честь Ильича!

…А не так давно мне пришлось быть официальным оппонентом на защите диссертации одним молодым военным врачом…

Я — старый профессор, специалист в своей области — был просто поражен этой блестящей диссертацией на тему обезболивания родов. Самое же удивительное заключалось в том, что диссертант ухитрился начать свою работу еще во время войны, на фронте, работая в большом армейском госпитале.

Это свидетельствовало о его больших способностях. Звали его — Владимир Сибирцев. Я сидел на защите и волновался не меньше самого диссертанта.

Думал: «Он или не он?»

Когда все кончилось и Сибирцева поздравили с присвоением ему ученой степени, я не выдержал и сказал:

— Позвольте, доктор, задать вам один… вопрос в частном порядке.

— Пожалуйста, профессор?

— Вы ровесник Октября?

— Да, я родился в тысяча девятьсот семнадцатом году. И даже точно — седьмого ноября.

— Ваш отец мебельщик, работал на мебельной фабрике Залевского, участник штурма Зимнего дворца?

— Да! А вы его знаете, профессор?

Я не оратор. Но тут я сказал целую речь. Я рассказал аудитории все, что вы уже знаете, и закончил так:

— Я счастлив тем, что принял в Октябрьскую ночь собственную смену, которой мы, старики, можем гордиться!

Кажется, я даже прослезился тогда. Мы расцеловались с Сибирцевым. Аудитория устроила нам овацию.

Вот собственно и все. Теперь судите сами — удивительный это случай из жизни или нет!

1947

Романтика

Я сейчас на нашем дворе самая знаменитая. Когда я иду в булочную за хлебом или еще куда, на меня люди пальцами показывают. А мальчишки, те просто проходу не дают. Прыгают вокруг меня, как бесенята, и кричат:

— Тетя Настя, расскажите нам про китов!

— Тетя Настя, правда, что ваш сын убил говорящего кошколота?

А один — вот такой, от земли не видать! — третьего дня остановил меня и говорит:

— Тетя Настя, правда, что ваш сын прислал вам живого китенка?

— Правда, — говорю.

Он так и подскочил:

— Отдайте его мне! Вам все равно его негде держать! Он в ванной не поместится!

Я спрашиваю:

— А ты где будешь его содержать?

Он говорит:

— Мой папа заведует баней. Я его попрошу пустить китенка в бассейн для плаванья. И там он будет спокойно расти.

Я говорю:

— А кормить его чем вы с папой станете? Мылом? Или мочалками?