Эдипов комплекс. Мама, я люблю тебя

Она: „Ну что же из этого: я себе подумаю, что у меня нет денег на платье“.

Он: „Но это же стыд, ведь все увидят Вивимахер“.

Старое любопытство направлено на новый объект, и, как это бывает в периоды вытеснения, оно прикрывается морализирующей тенденцией!

Утром 13 марта я говорю Гансу: „Знаешь, когда ты перестанешь трогать свой Вивимахер, твоя глупость начнет проходить“.

Ганс: „Я ведь теперь больше не трогаю Вивимахер“.

Я: „Но ты этого всегда хотел бы“.

Ганс: „Да, это так, но „хотеть“ не значит делать, а „делать“ — это не „хотеть““(!!).

Я: „Для того чтобы ты не хотел, на тебя сегодня на ночь наденут мешок“.

После этого мы выходим за ворота. Он хотя еще и испытывает страх, но благодаря надежде на облегчение своей борьбы говорит заметно храбрее: „Ну, завтра, когда я получу мешок, глупости больше не будет“. В самом деле, он пугается лошадей значительно меньше и довольно спокойно пропускает мимо себя проезжающие кареты.

В следующее воскресенье, 15 марта, Ганс обещал поехать со мной в Лайнц. Сначала он капризничает, наконец он все-таки идет со мной. На улице, где мало экипажей, он чувствует себя заметно лучше и говорит: „Это умно, что боженька уже выпустил лошадь“. По дороге я объясняю ему, что у его сестры нет такого же Вивимахера, как у него. Девочки и женщины не имеют совсем Вивимахера. У мамы нет, у Анны нет и т. д.

Ганс: „У тебя есть Вивимахер?“

Я: „Конечно, а ты что думал?“

Ганс (после паузы): „Как же девочки делают „виви“, когда у них нет „Вивимахера“?“

Я: „У них нет такого Вивимахера, как у тебя, разве ты не видел, когда Анну купали?“

В продолжение всего дня он весел, катается на санях и т. д. Только к вечеру он становится печальным и, по-видимому, опять боится лошадей.

Вечером нервный припадок и нужда в нежничании выражены слабее, чем в прежние дни. На следующий день мать берет его с собой в город, и на улице он испытывает большой страх. На другой день он остается дома — и очень весел. На следующее утро около 6 ч он входит к нам с выражением страха на лице. На вопрос, что с ним, он рассказывает: „Я чуть-чуть трогал пальцем Вивимахер. Потом я видел маму совсем голой в сорочке, и она показала мне свой Вивимахер. Я показал Грете[91], моей Грете, что мама делает, и показал ей мой Вивимахер. Тут я скоро и отнял руку от Вивимахера“. На мое замечание, что может быть только одно из двух: или в сорочке, или совершенно голая, Ганс говорит: „Она была в сорочке, но сорочка была такая короткая, что я видел Вивимахер“.

Все это в целом — не сон, но эквивалентная сну онанистическая фантазия. То, что он заставляет делать мать, служит, по-видимому, для его собственного оправдания: раз мама показывает Вивимахер, можно и мне».

Из этой фантазии мы можем отметить следующее: во-первых, что замечание матери в свое время имело на него сильное влияние, и, во-вторых, что разъяснение об отсутствии у женщин Вивимахера еще не было им принято. Он сожалеет, что на самом деле это так, и в своей фантазии прочно держится за свою точку зрения. Быть может, у него есть свои основания отказывать отцу в доверии.

Недельный отчет отца: «Уважаемый г-н профессор! Ниже следует продолжение истории нашего Ганса, интереснейший отрывок. Быть может, я позволю себе посетить вас в понедельник, в приемные часы и, если удастся, приведу с собой Ганса, конечно, если он пойдет. Сегодня я его спросил: „Хочешь пойти со мной в понедельник к профессору, который у тебя отнимет глупость?“

Он: „Нет“.

Я: „Но у него есть очень хорошенькая девочка“. После этого он охотно и с удовольствием дает свое согласие.

Воскресенье, 22 марта. Чтобы несколько расширить воскресную программу дня, я предлагаю Гансу поехать сначала в Шенбрунн и только оттуда к обеду — в Лайнц. Таким образом, ему приходится не только пройти пешком от квартиры до станции у таможни, но еще от станции Гитцинг в Шенбрунн, а оттуда к станции парового трамвая Гитцинг. Все это он и проделывает, причем он, когда видит лошадей, быстро отворачивается, так как ему делается, по-видимому, страшно. Отворачивается он по совету матери.

В Шенбрунне он проявляет страх перед животными. Так, он ни за что не хочет войти в помещение, в котором находится жираф, не хочет войти к слону, который обыкновенно его весьма развлекает. Он боится всех крупных животных, а у маленьких чувствует себя хорошо. Среди птиц на этот раз он боится пеликана, чего раньше никогда не было, вероятно, из-за его величины.

Я ему на это говорю: „Знаешь, почему ты боишься больших животных? У больших животных большой Вивимахер, а ты на самом деле испытываешь страх перед большим Вивимахером“.

Ганс: „Но я ведь никогда не видел Вивимахер у больших животных“[92].

Я: „У лошади ты видел, а ведь лошадь — тоже большое животное“.

Ганс: „Да, у лошади — часто. Один раз в Гмундене, когда перед домом стоял экипаж, один раз перед таможней“.

Я: „Когда ты был маленьким, ты, вероятно, в Гмундене пошел в конюшню…“

Ганс (прерывая): „Да каждый день в Гмундене, когда лошади приходили домой, я заходил в конюшню“.