Эдит Пиаф

Так же обстояло дело и с книгами. Все мы должны были читать те, которые ей нравились, и часами обсуждать их с ней. Мы должны были читать ей вслух те места, которые она особенно любила. Я до сих пор помню наизусть куски из "Виа Мала", "Большой Стаи", "Сарна", "Старика и моря", "Грохота и Ярости".

Была одна книга, которая ее особенно потрясла, сложнейшая штука про "относительность"! Нужно было очень любить, чтобы читать про атомы и нейтроны. Посложнее "Мадам Бовари". Но Эдит это нравилось. "Видишь, Момона, эту галиматью понимать трудно. Когда ты читаешь, то сознаешь, что на своем земном шарике ты полное ничтожество. Но одновременно ты ощущаешь, что, чем ты меньше и ничтожней, тем ты значительней и величественней. Ты - целый мир, понимаешь?"

Я отвечала: "Да", чтобы доставить ей удовольствие. Но я больше разделяла ее мнение, когда она утверждала: "Клянусь, Андре Жид - это нечто!"

Так могло длиться днями и ночами. К счастью для нас, она читала мало. У нее быстро уставали глаза, да и работа отнимала много времени. Я имею в виду не только репетиции, она работала постоянно: на улице, в ресторане, на людях, повсюду она смотрела, слушала; все будило ее воображение и рождало новые идеи.

Она не ходила в музеи, но Жаку Буржа все же удалось познакомить ее с некоторыми картинами, и она делилась со всеми своим восторгом: "Коро, Рембрандт - до чего же были талантливые люди..."

Эдит обожала кино. Когда ей нравился какой-нибудь фильм, она закупала целый ряд и брала с собой всех своих друзей. Мы с Шарлем знали почем фунт лиха! Все уже давно попрятались кто куда, а нас она продолжала таскать с собой. Девятнадцать раз смотрели мы фильм "Третий"!* Шарль до сих пор вспоминает об этом, как о кошмарном сне. Он засыпал, Эдит толкала его:

______________

* "Третий" - фильм, сделанный по сценарию Грэма Грина, признан

одной из вершин киноискусства.

- Шарль, ты дрыхнешь?.. Шарль, да пойми, это прекрасно!

- Да, да, конечно,- говорил Шарль, еле продирая глаза.

Счастье еще, что у нее был вкус, нам не приходилось смотреть дрянь. Но она не допускала жульничества: приходить нужно было к началу фильма. "Понимаешь, Момона, я с самого начала готовлюсь к моему эпизоду".

Дело в том, что она могла ходить без конца смотреть фильм только ради одного единственного фрагмента, который приводил ее в восхищение. "В "Третьем" есть место, Момона, когда Орсон Уэллс поднимает глаза... Смотри не пропусти!" На мое несчастье, это был финальный кадр!

Для большей уверенности, что я не упущу ни малейшего жеста, буду так же переживать, как и она сама, что со мной она не одна, Эдит держала меня за руку и сжимала ее в нужных местах. "Вот, Момона, смотри... Как он прекрасен!"

Перевести дыхание можно было, лишь когда в ее жизни появлялся мужчина, которым она была занята по горло.

Я чувствовала, что Шарль долго у нас не продержится. Он оставался с Эдит только из чувства преданной дружбы. Его дела шли все лучше, медленно, но верно. Каждый вечер он выступал в клубе "Карольс", платили ему немного две тысячи франков за вечер, но у него был уверенный успех.

Тем не менее Эдит продолжала давать ему свои советы: "Шарль, ты робеешь перед публикой, а ведь ты не трусливого десятка. Много воды еще утечет, пока ты себе купишь "Роллс-Ройс"..."

Пусть так, но пока она была очень довольна, что у него появились сбережения. Однажды к нам явился слесарь, чтобы отключить газ, в доме не было ни гроша. Мы вывернули все карманы - пусто. Горничной надоело нас выручать, мадам без того была ей много должна! К концу каждого месяца Эдит обязательно занимала у нее! И тут наш Шарль взбежал через две ступеньки в свою комнатку на третий этаж, где он к тому времени обосновался, и вернулся гордый, как папа римский, неся три бумажки по тысяче франков.

Эдит оценила этот жест. Со времен Сердана ни один мужчина не раскрывал ради нее своего бумажника. Для нее важно было то, что это шло от сердца. На деньги как таковые ей было наплевать. Подумаешь, газ, электричество! Отключайте, ну и что? Переедем в отель "Кларидж"!

В эту историю трудно поверить, особенно если знать, что в то время гонорары Эдит доходили до трехсот-четырехсот тысяч франков за выступление. Она оставалась такой, даже когда ей платили миллион двести пятьдесят тысяч франков за концерт.

Лулу приходил в отчаяние, рвал на себе волосы. Он вваливался с перевернутым лицом, падал в кресло и восклицал:

- Послушайте, Эдит, так не может продолжаться, вы разоритесь!

Эдит смеялась:

- Уже разорена! Подумаешь, какое дело, поступай, как я, смейся!

- Я не могу, Эдит. Но что вы делаете с вашими деньгами?

- Не знаю,- отвечала Эдит.- Может, ты знаешь, Момона?

Спрашивать об этом меня! Я была сделана из того же теста. Я тоже не отдавала себе отчета. Думаю, это происходило потому, что в конце концов мы всегда добывали деньги, даже в самое трудное, самое черное для нас время. Всегда у нас были деньги на еду, на вино, на развлечения. Мы знали, как зарабатывают деньги, мы видели, как они уплывают, но мы не умели их беречь, а главное, не знали зачем.