Эдит Пиаф

подхватывал меня, иначе я бы рухнула на пол. Я не хотела делать

больше трех уколов, упиралась изо всех сил, но очень скоро стала

делать четыре, потом пять... Когда я смотрелась в зеркало, мне

хотелось выть, до того я сама себе была противна. Однажды я

сказала себе: "Нет! Я выдержу, я избавлюсь..." - и я не сделала

укола.

Не помню, как я вышла на сцену. Прожектора били в лицо, в их

огненном свете перед глазами кружились красные звезды. Я не

услышала музыкантов и ждала, когда они заиграют, чтобы начать

петь. Я чувствовала, как пот, отвратительный, липкий пот, смывая

грим, течет по лицу. Я качалась, как на палубе. Схватив микрофон,

я уцепилась за него и сжимала изо всех сил. Мы вместе

раскачивались, как мачта во время бури... Я запела... но внезапно

остановилась. Не могла произнести ни слова, ни звука. Издалека

донесся смех публики, нехороший смех. До меня долетали слова, они

лопались, как пузыри, о мою голову, о мои уши. Тогда я

заплакала... и стала звать: "Марсель, Марсель..." Не знаю, кого я

звала, свою дочку или Сердана... Потом я крикнула публике:

"Простите! Я не виновата... Простите!.."

Дали занавес. Впервые в жизни Эдит не смогла петь. Пришлось вернуть деньги. Правда, на следующий день в газетах появилось сообщение, будто мадам Пиаф во время концерта стало дурно, но это не исправило положения.

Дела были плохи. Вернувшись в Париж, Эдит не могла больше раздумывать, нужно было снова ложиться в клинику. Пятьдесят четвертый год - двух лет не прошло со дня ее красивой свадьбы! Жак делал все, что мог, но его часто не бывало дома. У него была своя работа. И потом, чтобы жить с женщиной, потерявшей человеческий облик, нужно быть не певцом, а святым!

На этот раз Эдит не выдержала и четырех дней. Она сбежала из клиники до того, как сняли уколы.

"Голова моя была набита кусками льда, они впивались мне в

мозг. Молотки стучали по черепу. В больнице у меня отобрали

одежду, я убежала в халате. Мимо оконца сторожа я проползла на

четвереньках, вскочила в такси и вернулась домой. Кинулась туда,

где прятала морфий,- ампулы были на месте. И все началось

сначала...

Наркомания - адский праздник, там своя карусель, свое

чертово колесо... Ты кружишься, поднимаешься и опускаешься, снова

поднимаешься и снова падаешь в бездну. Все всегда одно и то же,

все повторяется, все серо, грязно. Но ничего не замечаешь, в

голове у тебя одно - марафет...

Когда вкалываешь иглу, задыхаешься не от наслаждения, а от

облегчения. Момент, когда колешься не для того, чтобы тебе стало

хорошо, а чтобы не было плохо, наступает очень быстро. Как

страшно! Чем больше доза, тем сильнее страдание, и надо колоть

еще больше, чтобы прекратить мучения. Разум уже давно тебя

покинул. Живешь как в тумане".

И в таком состоянии Эдит решила отправиться на гастроли на девяносто дней; три летних месяца по Франции с Супер-Цирком. Никто не мог ее остановить. Она повторяла: "Если я не буду петь, я подохну..." Она не говорила о том, что ей нужны деньги, чтобы продолжать убивать себя. Она на это тратила все, что зарабатывала. Лулу был в отчаянии: "Раз она хочет, она поедет!"

И она поехала, но в каком состоянии! Ничего человеческого - тряпичная кукла...

Изо дня в день Лулу ждал, что она свалится и тогда он сможет, подхватив ее на руки, отвезти в клинику в третий раз. Он знал, что своей волей она туда не пойдет.

Эдит не отдавала себе отчета, в каком она состоянии. Ее руки, бедра были покрыты синяками, ранами и струпьями. Ее приходилось одевать, гримировать и затем выталкивать на сцену. Она не осознавала происходящего и жила только ожиданием момента, когда очередной подонок принесет ей волшебную ампулу.

Для тех, кто окружал Эдит, гастроли были сплошным кошмаром. Всех колотило от ужаса. Журналистам говорили, что Эдит больна, и они преследовали ее по пятам в надежде, что она где-нибудь свалится. Приходилось скрывать ее, тайно увозить после каждого концерта. Целыми часами она находилась в бессознательном состоянии.

"Кажется, цирк каждый день переезжал в новый город. Но я не

знаю, я ничего не видела. Ничего не помню. Сплошной мрак, и в нем

обрывки отдельных картин... Вот меня заталкивают в машину, потом

кладут в постель, потом я выхожу на манеж... до этого я колюсь и,

следовательно, могу петь. И так изо дня в день... Мне все

безразлично, пропадай все пропадом...

Цирк остановился - в обоих смыслах слова - в городе Шоль.

Лулу взял меня на руки, завернул в теплый плед, усадил в машину.

Мы поехали в клинику... Врач сказал: "Опять вы!"

Самое удивительное было то, что Эдит, несмотря ни на что, пела. Было очень мало вечеров, когда она полностью вырубалась. Выдавались и такие, когда она снова становилась Великой Пиаф!

На этот раз курс дезинтоксикации начался с десяти уколов в день - вот до какой степени был отравлен ее организм. Когда их число сократилось до четырех, Эдит впала в бешенство. Она вскочила с постели, поломала все вокруг, кричала, выла. Волосы лохмами падали ей на лицо, она поранилась, и пришлось ее привязать.