Эдит Пиаф

Эдит открывала краны, вода хлестала, а она смотрела на меня и смеялась. Как ребенок, который боится нотаций, она мочила губку, мыло, комкала и бросала на пол полотенца — по крайней мере, Поль оставит ее в покое.

Мы переходили к серьезным делам: кремам и болтовне. Эдит придумала: мы — это не «Мышьяк и старые кружева»[19], мы — это «Банки с кремом и ля-ля-ля».

Когда ей хотелось побаловать «хозяина» — если они весело провели ночь и она об этом помнила, так как не перебрала, — она говорила: «Приготовлю Полю завтрак». Но чаще всего Поль обслуживал себя сам.

Должна признать, что не каждого любовника устраивало бы такое пробуждение. Поль мечтал бы о тихих завтраках тет-а-тет, за маленьким столиком, при свечах. Они бы выглядели как кавалер де Грие и Жервеза Золя. Когда ему слишком надоедало быть втроем, он говорил, глядя на меня: «Хватит с меня, пусть отправляется на кухню».

Если Эдит была в хорошем настроении, она пожимала плечами или крутила у виска, как бы говоря мне: «Он спятил, не обращай внимания». Если она была не в духе, хватала свою тарелку и шла за мной. «Я тоже буду есть с Момоной на кухне».

Поль оставался один. Он превосходно держался: сидя на краешке стула, оканчивал завтрак, курил, читал за кофе. Атмосфера не разряжалась. Тем более что возвращаясь из кухни, мы не прерывали начатых разговоров. Как закон, темой их всегда был «мой старый любовник».

— Момона, а ты помнишь Рири-легионера?.. или Жанно-матроса?.. или моего жениха из поезда «Париж — Средиземноморье»? Черт, как он меня целовал!..

Перечисление, как на строевой перекличке. Эдит набрасывается на Поля:

— А ты почему не смеешься? Это тебе не смешно?

— Не особенно.

— Скажи на милость, чем же можно тебя рассмешить?

— Во всяком случае, не воспоминаниями о любовных историях.

— Ах, мои любовные истории тебя не интересуют? А у меня были потрясающие! Правда, Момона? И ты не ревнуешь?

— Твое прошлое меня не интересует. Нельзя ревновать к половине населения Франции.

— Уж сразу скажи, что я б…!

Но как бы она к нему ни цеплялась — а скандальнее ее трудно было себе представить, — Поль не терял хладнокровия.

Эдит кипятилась:

— Это айсберг, а не человек. Надо же мне было умом тронуться, чтобы так втюриться в… учебное пособие по правильной жизни! Ты смогла бы весело жить с такой борной кислотой? Я — нет! Ну, ничего, он у меня потеряет свое хорошее воспитание. Я его выведу из себя. Вот увидишь — я получу по морде. Когда-нибудь, да получу.

Я знала: раз она решила, то добьется. Но как?

Мне казалось, что когда Поля создавали, ему забыли вложить нервы. У этого человека не было ничего, кроме головы, а в ней ничего, кроме хороших манер.

Эдит обожала ссоры, сцены, крики. Вокруг нее должно было быть шумно. Это была ее манера жить. И пела она о веселье, о любви, о ревности, о расставании, а не о тихой уютной жизни у камелька. То, о чем она пела, было частью ее жизни, ее внутреннего мира.

Рядом с нами, дверь в дверь, находился «Биду-бар». Чтобы пройти к нему и чтобы Поль нас не заметил, мы проползали на четвереньках под нашими окнами. Когда мы возвращались домой, неизвестно в котором часу ночи, пьяные или притворяющиеся ими, Поль молчал, стиснув зубы. Он считал ниже своего достоинства пойти и привести нас домой, — а надо было бы, да еще за шиворот!

Поль молчал всегда с таким видом, от которого Эдит приходила в ярость. Она швыряла ему в голову все, что было под рукой. Неподвижный, как холодильник, Поль говорил мне:

— Симона, на кухне, кажется, еще остались тарелки — пойди принеси.

Затем полный достоинства ложился на постель. Книга в руках, радио на всю громкость. Воображаю, что чувствовали соседи. Радио было его неразлучным другом. Он мог часами слушать классическую музыку, в которой мы, естественно, ни черта не понимали, и новости дня. Эдит приходила в отчаяние.

Шла «странная война»[20]. Если не считать противовоздушной обороны, пронырливых офицериков в опереточных мундирах и всех тех, кто находился в «районе одного населенного пункта», но всегда поблизости от Парижа, то жизнь почти не изменилась. Мюзик-холлы, театры и кинотеатры были переполнены, поскольку военные нуждались в отдыхе и поддержании боевого духа.

В тот год стояла прекрасная весна, ожидалось хорошее лето. Эдит, которая в принципе не обращала внимания на погоду, повторяла: «Какое счастье, что у меня есть Поль, от этой весны я пьянею, дни никак не кончаются».

Я всегда думала, что Поль был талантлив не только днем. Но это не мешало Эдит пускаться в загулы. Ее часто охватывала тоска. Вокруг нас определенно что-то происходило, мы этого не видели, но ощущали.

Однажды мне пришла в голову гениальная идея.

— Обойдем все кафе на улице Бельвиль — и вверх и вниз.

Мы отправились. Заходили во все забегаловки — а их там без счета. Подняться поднялись, а спуститься не можем. На площади де Фэт мы уже передвигались на четвереньках. До сих пор там все дворники это помнят.