Еду в Магадан

Втихую обсуждали сценарии острых эпизодов для фильма «Пила 8: Никто не забыт». Разумеется, с вертухаями[17] в главной роли. Ненависть переливала через край, и воображение бурлило яркими кровавыми красками. Смех всё чаще носил истерический характер. Специфический тюремный юмор, созданный переломной жизненной ситуацией и замкнутым пространством, возведённый в степень бесчеловечного обращения, подменил нормальные человеческие шутки.

«Конечно, никто не знал, наблюдают за ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к твоему кабелю полиция мыслей – об этом можно было только гадать. Не исключено, что следили за каждым круглые сутки… Приходилось жить – и ты жил, по привычке, которая превратилась в инстинкт, – с осознанием того, что каждое твоё слово подслушивают и за каждым твоим движением, пока не погас свет, наблюдают…»

Эти слова из романа Джорджа Оруэлла «1984» лучше всего отражают то психологическое состояние,в котором пребывал каждый из нас. Только у нас свет не гас никогда. Был дневной свет – 100 Вт лампочка, был ночной, настолько яркий, что можно было читать. Случалось, что по несколько дней подряд спали под светом сразу двух ламп. Контролёр лишь беспомощно отвечал: «У меня приказ». Каждую неделю становилось всё хуже. Методично, шаг за шагом. Мы полуосознанно ждали какой-то развязки, потому что так дальше было нельзя. Чувствовался предел.

Тогда возникали моменты «второй волны». Одно дело чувствовать утрату, бессилие помешать чему-то. Но пока есть это «что-то», осознаешь себя, своё положение, кто ты. А тут начинает казаться, что ничего и нет, и ничего не будет. Скудное однообразие убивает настолько, что уже и не представляешь иного расклада. Каменный мешок в пустоте с незатейливым набором внешних раздражителей, всегда одних и тех же. Ощущение безвременья, без начала и конца. Лежишь на нарах и не можешь встать, потому что непонятно, что важнее и актуальнее: метеорит в космосе или чаю попить, пока кипятильник есть. Шизофренический распад сознания. И тогда стараешься, как ненормальный, готовить салат, нарезаешь всё, что есть, вперемешку, отжимаешься, через силу садишься за шахматы. Занятие бытовыми делами становится твоим ритуалом, панцирем против безумия. Но частенько захаживал и другой гость – страх. Тогда оставалась лишь своеобразная самотерапия.

Бывало, сворачиваешься калачиком на нарах, закрываешься, чтобы ничего не видеть и не слышать и тайком смотришь на фотографию, присланную неизвестным человеком из Питера. На ней – сплошное чёрное облако, в котором еле-еле угадываются очертания фигуры из камня, стиснутой в кулак. Кажется, совсем уже заволокло этот камень, но он всё равно стоит нерушимо, как маяк в тумане. Сколько людей прошло через тюрьмы и лагеря, гонения и пытки. Много раз я читал о них и знаю, что этим людям приходилось по-настоящему тяжело. Сколько их сгинуло в крайней нужде и безвестности. И всё равно шли, всё равно не смирились. Эта борьба – противостояние свободы и рабства – красной линией проходит через всю историю человечества.

Менялись эпохи, цивилизации, названия, но суть оставалась той же: антагонизм устремлений простого человека и устремлений господ (рода, веры, денег, положения). Человек vs Власть, во все времена. Я – лишь маленькая частица в этой стихии чувств, мыслей, действий. Как капля в океане: без меня он меньше не станет, но сам полностью состоит из таких вот капелек, и каждый вносит свою лепту в общий ритм океанического биения. Пускай каратели делают со мной, что угодно – я всё равно победил…

11

В начале февраля маски озверели вконец. Была пятница, трое в камере заболели гриппом. Всю ночь трясло; температура, озноб. Наутро сходили к врачу, он выписал таблетки. Вечером дёрнули меня и Молчанова со всеми шмотками. Наученные горьким опытом, мы выложили книги и другие тяжёлые вещи. Как обычно, спустили в спортзал, но почему-то шагом и без рёва. Подозрительно тихо. Ничего хорошего это не предвещало. Кешер и пакеты выворачивают, сваливая содержимое в одну кучу. Ожидание, босиком на бетонном полу, голым. Началось.

«собрать вещи!», «живо!», «что непонятно?!!», «живее!», «я сказал!!!», «бегооооом!!!!»

По лестницам, коридорам. Загоняют в дурхату[18] в подвале. Снова шмон. Ставят на растяжку и уходят, но периодически подходят к глазку проверить. Сбор шмоток, едва успеваешь одеваться, матрас под мышку и бегом по коридору на лестницу, ведущую в центр этого неоколизея. На финише стоит каратель и орет: «Слишком медленно, назад!» Другой подгоняет. Слышу, как на другой лестнице гоняют Саню Молчанова. Сволочи. Возвращаюсь назад в дурхату. Дико жарко, пот льётся буквально ручьём, в голове туман. Это – предел. Если переступить, то что будет дальше??? Всё, плевать.

Каратель орёт:

— Дубль два! беегооом марш!!!

— Нет.

— Я сказал – взял вещи и бегом, живее!!!

— Отказываюсь.

— Вещи в руки и бегом!

— Делай, что хочешь. Больше не побегу.