Эдуард III

Поэтому он приказал, чтобы все, кто не имел средств к существованию, покинули Кале, и вечером того же дня тысяча семьсот человек, мужчин, женщин и детей, ушли из города.

Толпа остановилась у городских ворот, но не смела из них выйти.

Эти люди не колебались в выборе между смертью от голода и гибелью в английском стане, предпочитая первое второму.

Но сей исход не ускользнул от внимания Эдуарда.

Он послал узнать у этих людей, почему они жмутся у ворот своего города и не выходят из него.

Они ответили правду посланцу короля Англии.

Тогда Эдуард повелел им сказать, что они могут перейти к нему в лагерь: он дарует им жизнь, свободный проход, и пусть они отправляются на все четыре стороны искать себе пропитание.

Беглецы немного поколебались, но наконец кое-кто из них решился, а за ними последовали остальные.

Эдуарду весьма нравилось делать больше, чем он обещал.

Поэтому, кроме исполнения обещанного, он обильно напоил и накормил этих людей, дал каждому по два эстерлена и проводил их, восхищенных великодушием английского короля.

Мы на некоторое время оставим Эдуарда под стенами Кале, где, судя по всему, он простоит долго, и посмотрим, что в ту пору происходило во Франции, Англии и Шотландии.

Франция пережила под Креси одно из тех потрясений, что сильно колеблют королевство, заставляя его долго раскачиваться на своем фундаменте, до тех пор пока оно вновь не обретет равновесия.

Казалось, после этого поражения король Филипп обезумел. Он совсем не ожидал огромного и стремительного, как удар молнии, разгрома, и посему уже не знал, с какой стороны отражать это двойное вторжение, ведь, как мы помним, граф Дерби на другом краю Франции творил почти то же самое, что его милостивый сюзерен совершал в Нормандии.

Однако, поскольку до сих пор самая серьезная победа была на стороне короля Англии, Филипп задумал призвать к себе тех, кто лучше всех помог ему защищаться от Эдуарда, и поэтому велел своему сыну, герцогу Нормандскому, осаждавшему англичан в Эгюйоне так же, как те осаждали французов в Кале, приехать в Париж; мы не должны забывать, что герцог обещал вернуться лишь по приказу отца.

Медлить было нельзя.

К французам под Эгюйоном присоединился Филипп Бургундский, сын Эда Бургундского и кузен герцога Нормандского, молодой рыцарь, исполненный сил и отваги.

Примерно 15 августа произошла стычка, в которой он принял участие; сидя на горячем и своенравном коне, он вонзил ему в брюхо шпоры и бросился вперед.

Но лошадь понесла и во время прыжка через канаву рухнула вниз вместе со всадником, а с земли поднялась только она одна.

Эта смерть произвела сильное впечатление на герцога Нормандского, очень любившего своего кузена, и он совсем пал духом, когда известия о Креси дошли до него вместе с повелением короля, призывавшего его в Париж.

Приказ был категоричен, как мы уже сказали; Филипп не только вызывал сына, но повелевал ему снять осаду; он извещал о смерти своих близких, погибших при Креси и, наконец, писал, что трон немедленно нуждается в помощи всех, и в первую очередь его сына.

Но герцог собрал графов и баронов, воюющих вместе с ним, и спросил, не будет ли трусостью отказаться от осады, которую они поклялись продолжать до смерти.

Все согласились, что в подобных обстоятельствах он должен прежде всего повиноваться королю, своему отцу, а полученный приказ освобождает его самого от клятвы.

После этого решили, что завтра они снимут лагерь и вернутся во Францию.

Можно судить об удивлении осажденных в Эгюйоне, когда утром следующего дня они увидели, как осаждающие, свернув палатки и сложив пожитки, уходят по дороге, ведущей прочь от города.

Когда Готье де Мони это увидел, он приказал своим людям вооружиться и сесть верхом на лошадей, ибо его мысль заключалась в том, чтобы не дать противникам уйти, не рассчитавшись с ними за осаду.

Тогда осажденные Эгюйона со знаменем Готье впереди вышли из города и обрушились на врага: тот не успел полностью свернуть лагерь и еще был занят приготовлениями к отходу.

Нам не нужно прибавлять, что эта вылазка удалась превосходно; англичане, убивая врагов направо и налево, привели в крепость более шестидесяти пленных.

Среди них находился некий знатный рыцарь Нормандии, кузен герцога — имя его история не сохранила, — кого Готье де Мони спросил, по какой причине герцог Нормандский вдруг снял осаду.

— Я этого не знаю, — ответил рыцарь.

— Разве может быть, что этого не знаете вы, родственник и советник герцога? — удивился Готье де Мони.

— Король Франции вызвал своего сына, — лаконично заметил рыцарь.

— Но ведь для этого должна быть своя причина, — настаивал Готье.

— Да.

— Какая именно?

Рыцарь смутился еще больше, потому что осажденные в Эгюйоне еще не знали о разгроме при Креси, и ему было стыдно сообщать им об этом.