Эдуард Лимонов

Квартира у метро «Юго-Западная» – последняя остановка, откуда, страдая от обезвоженности похмелья, через аэропорт «Шереметьево» Лимонов отправляется в долгий путь. С ним три чемодана (один – книги) и Елена, с которой он познакомился 6 июня 1971 года в квартире Сапгира. Елена Сергеевна Козлова-Щапова уже развелась с мужем, старшим ее на 27 лет художником, фарцовщиком икон, обладателем белого «мерседеса». В собрании фотографий, к которым Лимонов сам придумал подписи, Елена – в костюме Евы, а ее муж-поэт (они повенчались в 1973 году) в пиджаке национального героя, который собственноручно сшил из 114 кусков.

В 1973 году Лимонов узнает, что такое КГБ.

– В октябре 1973 года я попал в их поле зрения, по-видимому, сразу по многим причинам: якшался с диссидентами (в частности, с известным В. Гершуни), с иностранцами (ходил вместе с женой в посольство Республики Венесуэла и был близок с тогдашним послом в Москве Р. Бурелли), сестра моей жены была замужем за бывшим ливанским атташе и жила в Бейруте, и, по некоторым данным, являлась агентом ГРУ (с которым у внешней разведки КГБ были всегда неприязненные отношения). Меня задержали на квартире на улице Марии Ульяновой…

Так вот, меня стали вербовать. Я отказался. Я сказал им, что мой отец работал в НКВД, потом в МВД и завещал мне никогда не связываться с вашей организацией. Наша семья, сказал я, свой долг Родине заплатила. Не хочу, и все. Мне еще с детства внушали, что стучать – это плохо, гадко. Если бы они мне предложили по-серьезному: «Дорогой товарищ Савенко-Лимонов, мы хотим направить вас в академию КГБ», я бы, наверное, пошел. Но стучать, быть какой-то шестеркой – отказался. Тогда мне подсунули бумагу о моем выселении из Москвы, катитесь, дескать, к такой-то матери в Харьков. Я подписал эту бумагу и собирался было уходить. Но тут меня остановили и говорят: «Знаете, наш большой начальник предложил, почему бы Савенко-Лимонову не уехать за границу. Насовсем». Я говорю, куда же я уеду, я ведь не еврей, и жена моя не еврейка, у нас нет никаких формальных оснований для отъезда. «Мы вам советуем заполнить анкету на выезд, – сказали мне, – препятствий чинить не будем». Тогда, поразмыслив о том, что раз уж на меня положили глаз, я решил, что покоя мне не дадут. Уезжать, конечно, не хотелось. Я ни в чем не участвовал, не был, не состоял, жизнью был очень доволен. Только что женился на женщине, которую любил, зарабатывал какие-то деньги шитьем брюк, писал высокооцениваемые специалистами стихи, имел массу друзей, знакомых. Не собирался я никуда уезжать! И вообще никуда не собирался из Москвы. Правда, где-то внутри сквозило любопытство: что там у них за бугром происходит, на другой стороне глобуса? Но я понимал, что русскому человеку это любопытство осуществить невозможно. Мы понимали, что нас все равно никуда не выпустят. И тут мы с Леной решились – поедем. Тем более что уезжали друзья, художник Бахчанян со своей русской женой, Юрий Мамлеев, писатель. КГБ выбрасывало из страны «чуждые» с их точки зрения антисоциальные элементы.

Вот как пришлось Эдуарду Лимонову покинуть Москву и Родину. Как тем российским мыслителям, которых тоже заставили покинуть Родину и стать пассажирами отплывшего 26 сентября 1922 года в Штеттин парохода «Обер-бургомистр Хакен». Наверняка и в двадцатые, и в семидесятые нашлись среди официальной творческой интеллигенции личности, которые потирали руки и приветствовали устранение соперников. Тогда, в начале семидесятых, писателю угрожал и арест. Что влекло за собой неминуемое заключение на немало лет. Его спасла дочь Юрия Андропова от второго брака Ирина. Она работала в редакции «ЖЗЛ», где познакомилась со многими интеллектуалами. Ирина убедила отца не сажать звезду поэзии андеграунда, а дать уехать за кордон. Она же помогла Михаилу Бахтину получить в Москве прописку.

Итак, после бесед в 1973 году с Антоном Семеновичем, молодым офицером в круглых позолоченных очках, Лимонов идет к Воронову. Соредактор журнала «Евреи в СССР» Саша Воронов помог с израильской визой сначала Бахчаняну, а потом и ему.

В 1974 году накануне отъезда завершает поэму на 17 страницах «Мы – национальный герой». Он уверен, что дойдет за недошедших. Видит себя пешеходом в Париже, актером у Антониони, портным для Дали, диверсантом-большевиком на белогвардейском сухогрузе «Барон Унгерн», декламатором Тютчева на Лазурном берегу, законодателем кулинарных пристрастий французов, оратором на трибуне ООН. Он докажет своим примером, что человеку по силам создать себя, а интеллектуалу, профессионально мыслящему гражданину, утвердиться, не отдавая государству напрокат свое имя. К этой поэме писатель не раз обращается в своем творчестве, в рассуждениях. Назвал ее «конфетно-розовым» предвидением того отрезка его биографии, где приходит слава, признание, почитание.