Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста

Наступил вечер. В прокуратуре понимали, что дело еще не готово, сырое. Отправлять доставленных Огонькова и Стрельцова обратно на базу в Тарасовку нельзя, арестовывать тоже нельзя: прокурор уехал домой, печать у него в сейфе, санкции на арест не получили. Да он и не дал бы. Решили Татушина отпустить, а двух других оставить в кабинетах прокуратуры до утра. Следователи оставили им чайник и расположили футболистов ночевать на стульях. Татушина послали в магазин, он купил два батона хлеба, колбасы. Для порядка на ночь оставили с ними стажера.

Весь следующий день прошел в допросах, а ночь опять на стульях.

Утром 28 мая материал доложили прокурору. Тот принял решение: на Татушина дело не возбуждать, он ни в чем не виновен, а Стрельцова с его санкции арестовать и содержать в Бутырской тюрьме, так как на него данных достаточно без его признания. С Огоньковым в течение дня продолжать разбираться. Если не будет признаваться, задержать его вечером, как подозреваемого, на трое суток, а потом принять по нему решение.

Через тридцать минут было готово постановление об аресте Стрельцова, а еще через пятнадцать минут он сидел уже в «зверятнике» мытищинского отделения милиции.

К обеду его отвели в подвал, там находилась камера предварительного заключения, или коротко — КПЗ.

За свою недолгую жизнь Эдик Стрельцов в таких заведениях не бывал никогда. Пару раз милиция задерживала его пьяным: подержат час-другой, а потом, после звонка от руководства «Торпедо», отпустят или даже отвезут домой на машине. Теперь этого не будет, понял Эдик. Он был прав. Трагедия набирала обороты.

Камера мытищинского КПЗ оказалась полутемной комнатой, четыре на четыре метра. Деревянные нары на высоте тридцати сантиметров. Там, где обычно кладут голову, вместо подушек, под углом была прибита доска. В камере — спертый воздух, страшная вонь от постоянного нахождения в ней, мягко говоря, не очень чистых десяти-пятнадцати человек, грязной обуви, белья, испорченных остатков продуктов, ну и, конечно же, знаменитой во все российско-советские времена «параши» — сваренного кустарным способом бака на три-четыре ведра, в который оправляются люди и который выносится из камеры один раз в сутки утром.

Под самым потолком тускло мерцала зарешеченная лампочка, так что Эдик, зайдя в камеру, сразу не мог разглядеть ничего. Только услышал чей-то голос:

— О, с приехалом!

— Здрасьте, — ответил Эдик, поняв, что таким образом с ним здороваются.

К нему подошел парень лет двадцати пяти с недельной щетиной, худой, и, как показалось Эдику, больной, потому что все время покашливал.

— Ну, рассказывай, по какой чалишься, — обратился парень к Эдику.

— Чего? — спросил Стрельцов, не поняв, что от него требуется.

В камере раздался дружный хохот.

— Рассказывай, говорю, за что сел? Тут ведь для кого тюрьма, а для кого дом родной, — продолжал худой.

— За изнасилование я, — смущенно ответил Стрельцов.

— А-а, тогда тебе места на нарах нет, пока посиди в углу.

Эдик не понял, почему к нему такое отношение. Но не ослушался. Направился в «свой» угол к батарее, снимая куртку. Под курткой была надета старая, но чистая торпедовская футболка с буквой «Т», а на спине его футбольный номер «9». Неожиданно за спиной Эдик услышал чей-то удивленно-восторженный голос:

— Мужики, да это же Стрельцов!

— Ну-ка, тихо всем, — услышал Эдик другой голос.

С нар поднялся мужчина лет тридцати пяти — сорока, смуглый, седоватый, небольшого роста, тоже худой, но чисто выбритый и свежепостриженный под «ежик». На правой брови боксерский шрам от глубокого рассечения.

— Стрельцов? — спросил он.

— Да! — ответил Эдик.

— Футболист из «Торпедо»?

— Точно.

— Ну, тогда садись рядом, немножко поговорим.

Выслушав сбивчивый рассказ Стрельцова, авторитет начал свои пояснения:

— Статья у тебя позорная, за нее здесь бушлат на голову надевают. Бросят тебя твои начальники. Ни ты, ни твоя семья им больше не нужны. Посадят на приличный срок. И не думай, что отношение к тебе будет особое, как к знаменитости. Знаменитостей здесь вообще не любят. К этому надо готовиться. Но мы тебя не бросим. Поддержим. «Маляву» загоним на волю, пустим ее по этапу. Адвоката дадим: или Додика Аксельбанда, или Миловского. Спать будешь здесь, рядом со мной. Насчет пожрать не волнуйся — подогреем, грев будет. А когда увезут на Бутырку, то и там организуем, что надо. Меня туда же отправляют. Понял? Все ясно?

— Все почти понял, — ответил Эдик. — А как вас звать?

— Николай меня зовут. А погоняло мое Загорский. Запомни это, если что, можешь на меня ссылаться.

— И еще вопрос, — сказал Эдик, — бушлат на голову здесь для чего надевают-то?

Авторитет ухмыльнулся:

— Ложись спать, герой, тебе не наденут, не бойся.

Вечером этого же дня Эдик слышал, как надзиратель в коридоре КПЗ называл фамилию Огоньков. Он понял, что Мишка тоже арестован и содержится здесь же.

«Эх, Михей, Михей! Ты-то за что здесь?» — подумал Эдик.