Эдуард Успенский

— А я обещал, если установлю, то на коньках пойду через весь город.

— Вот и идите, а в метро нельзя!

Все пассажиры тотчас разделились на два лагеря.

— Да пропустите вы его! — вмешался гражданин из первой половины. — Это же сам Петров.

— А по мне хоть сам Сидоров!

— Но он рекорд установил!

— Ну и что! — сказали граждане из противоположного лагеря. — А Власова, значит, со штангой пропускать? Правильно она делает!

— Конечно правильно! — согласилась она. — Им волю дай — на ходулях пойдут!

— Да не пойдем мы на ходулях! — успокоил ее спортсмен.

— Ничего не знаю. Сегодня один тут с кошкой шел. К врачу, говорит. А если его кошка кого оцарапает? А если она бешеная? Раз твоя кошка такая важная, пусть к ней врач на дом приезжает.

— И правильно, — снова сказали граждане из второго лагеря. — Сегодня с кошкой — завтра с собакой. Что из этого может получиться?

— Что? — спросили граждане из первого.

— Не знаем что. Вот что.

— Им только разреши. С коровами пойдут! — уверенно заявила дежурная. — А нельзя — значит неположено!

— Знаете что, — сказал Петрову гражданин из доброжелательной половины, — пойдемте-ка через другой вестибюль. Может, там нас пропустят?

— Идите, идите. Пустят вас, как же!

И тут их догнала уборщица:

— Послушай, сынок! Ты знаешь что, ты про рекорды не говори. Молчи себе. Скажи, что ботинки украли. Или носить нечего. Они так-то люди добрые, просто они не любят, когда непонятно. Атак пустят, если ботинки украли.

И она оказалась права.

Переворот

Жили мы раньше здорово. На судьбу не жаловались. С работы придешь, пообедаешь — и скорее во двор в домино играть. Там друзья, приятели, свежий воздух — ну просто рай!

А вечером дома сидишь, художественную литературу читаешь: «Вечерку» там, «Крокодил» или «Бюллетень по обмену жилой площади».

Жена тебе чай подает, бутерброды делает, короче — культурно развлекает. Живи и радуйся.

Но все дело нам новый жилец испортил, из восемнадцатой квартиры. Человек с виду нормальный, порядочный, даже навеселе мы его один раз видели. Но это только с виду. Потому что смотрим мы однажды — и глазам своим не верим: сам он лестничную площадку моет. Ну, был бы холостой, все понятно. Так ведь женатый! И жена у него вроде крепкая. Просто он ей помогать решил, освобождать от тяжелой работы.

С этого все и началось. Моя жена как-то говорит мне:

— У меня, Ваня, что-то поясница разболелась, а жилец из восемнадцатой два пакета картошки домой принес.

Я сначала не понял даже:

— Если у тебя поясница болит, ты компресс поставь. А картошка здесь ни при чем. Смешно даже. Картошкой от поясницы не лечатся.

Она как рассердится:

— Вижу я, какой ты бессердечный! Что мне, с больной поясницей в магазин идти? Не жалеешь ты свою жену, не то что некоторые.

Вышел я во двор, настроение у меня испорчено. А там уже другие мужья сидят. Им тоже «некоторых» в пример ставили. «Мол-де, некоторые молоко домой носят и ковры выколачивают, а некоторые пальцем о палец ударить не хотят и вообще от безделья скоро полопаются».

— Это мы-то полопаемся! Да мы на работе по восемь часов, да у станка, да у стола, да у руля, да у автоматической конвейерной поточной линии!

И тут один из нас, такой слабонервный, бухгалтер Александров, не выдержал и говорит:

— И моя.

— Что — моя?

— И моя у автоматической конвейерной поточной линии.

Мы говорим:

— Это не считается. Ты сам посуди — сколько ты зарабатываешь и сколько она приносит! Мужской труд более тяжелый, и платят за него соответственно.

Он сразу успокоился:

— Что верно, то верно. Мужской труд потяжелее будет. Я ведь сто пятьдесят рублей в месяц зарабатываю, а она сто сорок пять всего.

И утих. Но тут другой как закричит, Снесарев Аркадий:

— А моя больше меня приносит! И на Доске почета висит. Милая моя, замечательная. И носки мне связала в троллейбусе.

— Вот ты и иди в магазин! — говорим. — Не мешай честным труженикам отдых проводить.

Он и пошел. И с обиды столько продуктов принес, что всю неделю ходить не надо было. А потом с детьми гулял целый вечер.

С этих пор нам и его в пример ставить начали. Короче, жизнь у нас ухудшилась. Потом и другие не выдержали: ковры там вытряхивать стали по ночам, полы подметать, картошку чистить.

Ничего, нашлись и стойкие. Мы комитет организовали в защиту прав мужчин. У входа в подъезд стоим, сумки проверяем. Если человек там пиво несет или семечки — пожалуйста, милости просим! А если для дома чего — крупу там манную или песок сахарный, — от ворот поворот: не позорь нас, не подавай дурных примеров!

Тогда слабые хитрить начали. Он сверху пиво положит, воблу там, а под низ норовит чего незаконное спрятать — картошку, мясо или котлеты домашние.

Уж чего-чего, а проносить или выносить у нас люди тренированные. Дежурим мы раз, идет бухгалтер Александров. В руках ничего, посвистывает. А живот у него увеличился, будто он в отпуске был два месяца.

— Стой, кто идет?

Заглянули мы к нему за пазуху, а у него там целый гастроном — картошка, свекла, яблоки и бутылка вина. А сверху еще гусь лапчатый.

— Ну-ка, давай сюда!

Он сопротивляется:

— Это я не для жены. Это ко мне одна знакомая придет, Марья Ивановна.