Едва замаскированная автобиография

Как и бывает в таких ситуациях, я вдруг начинаю замечать, как прекрасно и неповторимо все вокруг, как Деннис Поттер со своими прекрасными цветами. Подо мной, через густой вечерний свет, виднеется бледная изогнутая линия берега и темное море за ней. Позади меня сияют огни тысяч нежно окрашенных вилл с дикими пышными садами и стенами, окрашенными в багряный цвет бугенвиллеями. Прямо внизу находится главная улица с оборудованными кондиционерами галереями, где торгуют дрянными произведениями в стиле нью-арт, дрянными магазинами с претензией на элегантность, книжными лавками, ресторанами под открытым воздухом, где жеманные блондины-официанты на роликах с коронками на зубах подают жареного тунца молодым профессионалам. Теплая ясная ночь. Появляются первые звезды. В воздухе стоит запах палисандрового дерева. Лишь час назад это место называлось Блендсвил, США. Вдруг оно стало раем, той Калифорнией, какой она предстает на открытках и в кинофильмах, а не в реальной жизни, и я хочу остаться здесь навсегда. Вместе с Джексоном.

Есть и еще одно. Я не хочу сказать, что Джексон — плохой товарищ. Но мы с ним ездим уже две недели, и у него есть ряд очень отвратительных привычек — я просто мечтаю отвалить домой и больше никогда в жизни не видеть его. И все же сейчас, когда я на грани того, чтобы расстаться с ним и отправиться навстречу возможной смерти, он вдруг стал мне как родной. Мне хочется припасть к нему, чтобы он мог крепко обнять меня и сказать: «Не волнуйся, дорогой. Я не отдам им тебя. Со мной ты в безопасности».

Однако какая-то другая часть меня чувствует себя необычно далекой от него. Как будто он принадлежит другому миру — удовольствий, развлечений, праздников, вольности нравов, — от которого я теперь должен отказаться.

Все, что мы делаем вместе в эти последние часы, приобрело невыносимую мучительность: бокал особого орегонского пино нуар, которое Джексон припас для прощального вечера (я выпил бы больше, но нужно быть трезвым перед завтрашним днем); ужин приговоренного (безрадостная пицца); безразличный просмотр ТВ с перескакиванием между комедией («Вас уже обслужили?») и каналами новостей, чтобы быть в курсе последних событий (обстановка ухудшается).

Потом быстро наступает ночь.

* * *

Звонок в дверь раздается в четыре утра. Заснуть мне не удалось. Джексон высовывает голову из дверей, чтобы попрощаться, я крепко обнимаю его, бодро улыбаясь, и все — я уехал.

Водитель такси словно произносит текст из какого-то страшного фильма.

— Вам нужно в центр? — говорит он.

— Да, пожалуйста, — говорю я с некоторой тревогой. Разве его диспетчер не сказал ему, куда нужно ехать?

— Ты просто сумасшедший осел. Но это круто. Я тоже сумасшедший осел. Поэтому меня и послали.

Наша поездка не совсем соответствует тому, что мы ожидали. Автострады практически пусты. Никаких полицейских постов. Никаких шаек мародеров. Даже сгоревших машин нет. Если бы не битое стекло и не заколоченные окна, которые все чаще встречаются по мере приближения к центру, трудно было бы догадаться, что что-то неладно.

Потом я сделаю вывод, что это особенность общественных беспорядков. Ты можешь беспрепятственно переходить какую-то улицу. А через минуту тебя могут убить — этого едва не случилось с японским туристом, которого сильно избили несколько часов назад перед вполне безопасно выглядящим отелем, хотя и с заколоченными окнами, в который я собираюсь войти.

Водитель такси получает хорошие чаевые и крепкое рукопожатие.

— Удачи, — говорит он.

— Спасибо.

В этой гостинице, номер в которой мне заказали — одном из тех величественных корпоративных заведений, в которых останавливаются, только если ваша компания оплачивает пребывание, — поражает поведение персонала, будто не ведающего о происходящем. Не знаю, получили ли они на этот счет специальные указания, или в жилах корпоративной Америки течет не кровь, а холодная вода, или просто потому, что пять утра — не время для особой экспансивности. Но можно предположить, учитывая заколоченные окна на всем нижнем этаже, вооруженных охранников у входа, случай с японским туристом и близость к эпицентру одного из худших в истории США бунтов, что эта маска легко слетит.

Возьмем портье. Я бы очень не прочь, потому что, несмотря на свой строгий бесполый костюм гостиничного портье — или благодаря ему, — она выглядит совершенно соблазнительно. Надо полагать, что это стажер, иначе ее не поставили бы стоять «собаку». Что меня больше всего смущает в ней, так это ее блузка, шелковистая и кремовая, и из-за того, что или материя слишком тонкая, или она застегнула лишь одну пуговку, можно заметить белый бюстгальтер, который — не знаю почему, может быть из-за атмосферы подавленной истерии или варианта morituri salutant — действует на меня крайне эротичным образом.

Но она вовсе не излучает вокруг себя сексуальность, до этого далеко, она исключительно точно делает все положенное, берет мой паспорт, обращается ко мне «сэр» и «позвольте я узнаю, какой номер забронирован».