Едва замаскированная автобиография

Она дает мне ключ, сделанный в виде электронной карты. Сообщает, что отель предоставляет сейчас пятнадцатипроцентную скидку. Но не говорит, по какой причине, не спрашивает, что происходит на улице, или не слышал ли я каких-нибудь новостей, или какого черта тебя сюда принесло, сумасшедшего и удивительного парня? Она просто благодарит меня за выбор гостиницы, которую я, конечно, не выбирал, — и в этот момент я почти готов сказать ей, что выбирал не я, а какая-то секретарша в «Дейли телеграф», и только потому, что вы рядом с Центральным Бунтом, потому что я репортер, ясно? Мне нужно сейчас идти туда, прямо сейчас, и рисковать своей жизнью, и пожелайте мне удачи, мне будет гораздо легче, если вы это сделаете, а еще лучше, если после работы мы с вам пойдем выпить, — вот и все. Вот так обстоит дело.

— Здравствуйте, иностранная редакция, — говорит грубоватый австралийский голос по ту сторону Атлантики. Это голос редактора Сиднея Блейда. О его нраве ходят легенды. Он не терпит дураков. Я больше боюсь его самого, чем того, о чем он может меня попросить.

Он хочет, чтобы я отправился на Голливудский проспект, разнюхал, что к чему, выяснил, что происходит, поговорил с людьми и передал свой материал до 11 по лос-анджелесскому времени. Если позднее, я могу не стараться. Первый выпуск пойдет в печать.

Есть много вопросов, которые я хотел бы ему задать, от тривиальных практических типа «Нужно ли сказать таксисту, чтобы ждал меня, или я смогу найти на улице другую машину?» и «Что лучше всего говорить, если я наткнусь на бунтовщиков — хорошо или плохо признаваться, что я журналист?» до сложных абстрактных типа «А насколько это в действительности безопасно?». Но не могу, потому что вряд ли редактору нужно напоминание о том, что я — несерьезный двадцатишестилетний человек, никогда прежде не занимавшийся такими вещами, а кроме того, уже 5.30 утра, и время уходит.

Крайние сроки. Когда пишешь большие статьи, редакторы, дающие задание, постоянно назначают сроки, но они совершенно искусственные.

Даже в репортажах не часто сталкиваешься с такими возникшими в последний момент и важными событиями, что при отчете о них поджимает окончательный срок.

Теперь, когда я сам попал в такую историю, я начинаю понимать, что имеют в виду ветераны пишущей братии, говоря о том, что можно быть величайшим стилистом, но если ты не умеешь укладываться в нужные объем и сроки, то никогда не станешь хорошим журналистом.

Поэтому, когда к шести утра я добираюсь до Голливудского проспекта, во мне растет паника. Как у пехотинца, высаженного из вертолета на поле боя: дезориентация, страх и настоятельная потребность что-то быстро сделать, хотя не ясно что.

Второй по силе страх связан у меня с предчувствием беды. Больше же всего я боюсь, что никакой беды не случится, потому что тогда мне не о чем будет писать.

Пока оправдывается мой самый большой страх. Хорошо виден дымок и чувствуется запах пепла, обнаруживается редкое сгоревшее здание, ну и что? Один абзац для создания атмосферы. А что дальше? Где сюжет? Кого цитировать? Черт возьми, ничего не происходит, и никого вокруг. А что удивительного? Все нормальные люди еще в постели…

— Беспорядки? Какие беспорядки? — сообщает Джош Девере из Лос-Анджелеса.

Нет. С иностранной редакцией такое не пройдет. Если я не найду материал в течение часа, то… Послушай, Господи. Я готов заключить с тобой сделку. Если ты обеспечишь меня хорошим материалом, можешь в обмен сделать мне что-нибудь плохое. Но не слишком плохое, конечно. Никаких ножей. Лицо и пах не трогать. Никаких тяжелых увечий или сильной боли. Если ты придумаешь что-нибудь одновременно эффектное и безвредное, это будет честно. Скажем, пулю через мягкую часть руки. Или ноги. Или даже головы, если это будет только царапина, лучше там, где шрам будет выглядеть привлекательно. Или…

Кофейня! Открытая! И люди внутри. Люди с рассказами о беспорядках.

Один кофе, одна сигарета и после этого несколько исписанных страниц — самочувствие значительно улучшается. Язвенная боль отпустила, и у меня достаточно материала, чтобы избавиться от полного позора. Но в идеале нужно что-нибудь более привлекательное. Высказывания, которые я пока добыл, это обычный глас народа типа «Ох, как я испугался прошлым вечером, когда возник этот шум на улице» и «Вы спрашиваете, почему я работаю в этом кафе в центре беспорядков? Это интересно. Я бы тоже хотела это знать». Ни одно из них не развивает сюжет дальше. Ни одно из них не выведет мой материал на первую страницу.

Но чего я ждал? Это только в книжках юный журналист-новичок натыкается на танки, спрятанные под деревьями на чешской границе. В реальности он двигается еще немного дальше по Голливудскому проспекту, понимает, что, кроме этих жалких цитат, у него ничего нет и что — боже, уже столько времени? — пора ему вернуться в гостиницу и записать этот жалкий материал.