Едва замаскированная автобиография

Единственный, кто остается доволен, так это моя мачеха. Как замечательно, что я уделяю ей то внимание, которое обычно достается отцу. Как приятно видеть, что ее долгие попытки привить мне такие ценности, как поддельная учтивость и крайний снобизм, наконец-то дали свои плоды. И какое неизгладимое впечатление произведет она на своих друзей в теннисном клубе, когда будет рассказывать о дне, проведенном с «моим приемным сыном, студентом Оксфорда».

После обеда я веду их на короткую — очень короткую, потому что мы не хотим ни на кого нарваться — экскурсию по колледжу. Я показываю им шапочку кардинала Вулси, горгульи и портреты в зале, свою комнату и Сад главы колледжа.

— Прелестно выглядит. Туда можно пройти? — спрашивает Джулия.

Я вижу несколько своих знакомых, которые играют в крокет, поэтому направляюсь с ними в сторону луга.

Стоит великолепный весенний день, и в Оксфорде происходит все, что полагается. Звонят колокола, в небе парят шпили, проезжают студенты на велосипедах с корзинками впереди, жужжат пчелы, цветут дикие цветы, на лугу Крайст-Черч мычат коровы.

Мы не спеша движемся по широкой пятнистой дорожке, ведущей к реке («Чар-уэлл», — поправляю я произношение отца). Я снимаю пиджак своего твидового костюма, демонстрируя красные фетровые подтяжки на пуговках. Под действием тепла и свежего воздуха я чувствую большее расположение быть самим собой. Это не означает, что я перестаю говорить с томным и задавленным акцентом или заявляю: «Ладно, ребята. Признаюсь. Это все жуткое позерство». Но это означает, что я описываю свои приключения с некоторой долей оживления и веселья, а не с напускным безразличием.

— А когда мы натыкаемся друг на друга во дворе, то говорим «радвстречевыхорошовыглядите».

— Рад встрече, вы хорошо выглядите?

— Радвстречевыхорошовыглядите. Нужно произносить невнятно. Мы думаем организовать клуб под названием «Общество невнятной речи».

— Что это означает?

— Только то, что мы все говорим в одинаковой манере. Например, говоришь «совшенновостительно» вместо «совершенно восхитительно». В таком духе.

— Но зачем?

— Не знаю. Так принято в Крайст-Черче.

Мы идем по дороге вдоль реки к эллингу Крайст-Черча, и я объясняю тонкости искусства гребли. Плюмаж, подворот лопасти, рывок.

— Это нужно видеть. Когда я был в этом бардаке на Дальнем Востоке… — говорит мой отец.

— Как ты можешь быть таким вульгарным, Хью, — возмущается мачеха. — Правда, Джош?

Обычно я с удовольствием слушаю истории своего старика об этом «борделе на Дальнем Востоке», в которых он рассказывает о своей службе в армии. Мне интересно думать, что когда-то он жил в экзотических странах; еще больше мне нравится, что они всегда кончаются тем, что ему не удалось выйти сухим из воды. Это несколько умаляет мои собственные сексуальные неудачи.

Но сегодня я думаю только о том, как хорошо было бы, если бы отец не отпускал грубых шуток, когда я рассказываю ему нечто интересное и важное о гребле; и о том, как меня смущает, что он служил в Королевских ВВС, а не в Гвардейском полку; и о том, какую жуткую симпатию к своей мачехе я ощущаю в последние дни.

Я обмениваюсь с ней сочувствующим взглядом.

— Сов’шенно, — говорю я.

Всего один Каналетто

И вот однажды мои мечты осуществляются. Не в виде написанного от руки письма, извещающего меня о том, что отныне я граф, но почти столь же приятного и гораздо более реалистичного: мне сообщают, что я — из тех людей, которых приглашают на длинные выходные в огромные деревенские дома в гигантских поместьях, где слуги распаковывают ваши чемоданы, отпаривают брюки, гладят рубашки и вешают их в просторные чиппендейловские шкафы, а потом удар гонга возвещает, что нужно пойти наверх переодеться к обеду, надев обязательный черный галстук.

Ну, насчет слуг и черного галстука я не вполне уверен. Но остальное не вызывает у меня сомнений, потому что я видел картинки в «Тэтлер». Состояние у отца Молли Эзеридж огромное. Вероятно, больше, чем у любого из учащихся у нас в колледже, исключая, может быть, Готфрида фон Бисмарка, семейство которого владеет половиной Баварии. По слухам, когда Готфрид входит в ресторан, все уважительно встают.

Но зачем она меня пригласила? Мне не совсем это понятно, и потому я беспокоюсь.

Это не может быть вызвано тем, что я ей нравлюсь: она меня едва знает.

Это не может быть вызвано тем, что у нее недостаточно друзей, поскольку она знакома абсолютно со всеми.

Это не может быть вызвано тем, что она решила позвать товарища Руфуса и Эдварда, также приглашенных: она наверняка слышала, что «унылая троица» — уже больше не трио.

Это не может быть вызвано тем, что ей нужно как-то добраться туда и она слышала, что у меня есть эта ярко-красная спортивная машина, в которой могут удобно устроиться три пассажира и которая домчит ее вдвое быстрее, чем поезд.

Верно ли?