Эдвард Григ

— Хорошо было тогда! — сказала она задумчиво. — Но мы давно уехали из Норвегии.

Бьёрнстьерне Бьёрнсон произнес стихотворный тост за здоровье фрекен Нины. Якоб Фосс перегнулся вправо, заслонив Эдварда, и, весь осклабившись, протянул ей рюмку. Тень неудовольствия мелькнула на ее тонком лице, но она поблагодарила и отпила из своей рюмки.

Бьёрнсон начал второй тост — за Вильму Неруда. Она встала сияющая, с рюмкой в руке:

За то, чтоб юность не поблекла
И не прошла в холодной мгле!
За то, чтоб скрипка не умолкла,
Твой вечный спутник на земле!

— «За то, чтоб скрипка не умолкла»! — повторил, улыбаясь, Рикард Нордрак.

— Вернее, за то, чтобы, выйдя замуж, фрекен не бросила музыку! — пробормотал Фосс. — Ее жених сам музыкант, а ей не позволяет играть! — пояснил он Григу.

— Глупости какие! — вспыхнула Вильма. — Просто он не хочет, чтобы я переутомлялась!

И она села на свое место огорченная.

— Противный человек! — прошептала Нина. — Всегда испортит настроение!

Все шло своим порядком: тосты, ответы на них. Как сквозь сон, все это доходило до Эдварда, поглощенного волшебным впечатлением. Событие, происшедшее в его жизни четыре дня назад, продолжало развиваться по каким-то неведомым законам. Как звенья единой цепи, счастливые эпизоды сменяли друг друга, и в каждом таилась неожиданность…

Ужин кончился. Гости встали из-за стола. Стайка подруг окружила Вильму и Нину. Эдвард почувствовал себя заблудившимся на многолюдной улице. Он не сознавал, кто говорит с ним и что говорят, пока он вместе со всеми переходил в гостиную, и уж совсем не помнил, как опять очутился возле Нины, недалеко от рояля, на маленьком диванчике. Вильма сидела возле и высматривала кого-то среди гостей.

Эдвард уже наполовину выбился из круга привычных впечатлений и теперь не знал, как себя вести. Молчать было неловко, но и говорить он боялся, точно каждое сказанное слово могло решить его судьбу. Все же, запинаясь, он спросил, не будет ли она петь сегодня. Она могла сказать «да» или «нет». Второе было бы огорчительно. Но почему он с таким страхом ждал ответа?

Она сказала тихо, с непередаваемой интонацией доверчивости и теплоты:

— Сегодня — нет. Но дня через два я спою только для тебя. Ведь ты придешь?

Может быть, он ослышался? Полный отчаянной решимости, он сказал:

— Разве я могу не прийти?

… — Сразу видно! — закричал откуда-то Бьёрнсон. — Поэта всегда узнаешь!

— Нет, — возразил Георг Брандес, — вы можете ошибиться!

— Чепуха какая! Если у него нет дара, так я это сразу определю!

— Увы, нет! — опять сказал Брандес. — Если бы Петрарка пришел к вам задолго до своих сонетов, вы, может быть, усомнились бы в нем. А наш Андерсен! В чем только он не пробовал себя, пока не набрел на свои гениальные сказки! В них он и нашел себя. А раньше бродил в потемках!

До Эдварда донеслись обрывки этого разговора. Он вспомнил свою немоту и грустное равнодушие последнего года. Бродил в потемках… Зато теперь — какой ослепительно яркий свет!

— Не знаю, почему Людвига все еще нет, — сказала Вильма, — он обещал зайти за мной.

— Да вот он. Разве ты не видишь? Он ищет тебя!

Вильма встала и подошла к своему жениху. Нина уселась поудобнее, расправила складки платья и сказала Григу:

— Как сегодня весело, не правда ли?

— О да!

В это время Бьёрнсон загремел:

— Однако хватит споров! Музыки, вот чего мне хочется! А здесь, кажется, есть кому поиграть и попеть!

И он взглянул на молодежь, которая притихла.

Сначала Джон играл на виолончели, а Рикард Нордрак ему аккомпанировал. Потом Вильма Неруда достала свою скрипку и великолепно сыграла этюд Паганини. С семи лет она привыкла выступать, и ее виртуозность далеко выходила за пределы домашнего исполнения. Жених Вильмы, приехавший из Швеции дирижер Людвиг Норман, сидел неподалеку и снисходительно слушал. Это был внушительный мужчина в возрасте Бьёрнсона или даже чуть постарше. Золотое пенсне еще больше подчеркивало его принадлежность к «взрослым». Эдварду не понравилось, как он слушал музыку. Может быть, Якоб Фосс и был неправ, утверждая, что Людвиг Норман недоволен профессией Вильмы, но игра молодой виртуозки заслуживала большего внимания, более уважительного и серьезного отношения, чем выражало красивое, холеное лицо ее жениха.