Эдвард Григ

— Ваш суд еще не окончательный для меня, — презрительно ответил Фосс. — А сколько я пишу, вам неизвестно. Но как заметно, что вы сын пастора: без проповедей не можете жить!

Но, чем запальчивее говорил Фосс, тем проще и вразумительнее ему отвечал Бьёрнсон. Видно было, что он с юных лет привык к полемике.

— Одного я не понимаю! — воскликнул Фосс. — Зачем вы приписываете себе чужие заслуги, да еще получаете гонорар за это? Если народ так мудр, зачем же вы ему понадобились? Если у него свои замечательные мысли, для чего вам их еще повторять?

— А это один из законов искусства, — спокойно ответил Бьёрнсон.

— Что? Не понимаю!

— Отлично понимаете! Художник один претворяет все лучшее, заложенное в народе. И в этом — слава и народа и художника!

Рикард Нордрак молчал, но глаза у него блестели.

— «Претворяет»!.. — начал было Фосс. — Тоже пасторское словечко!

Но тут появился хозяин и позвал всех к столу.

Глава шестая

Этот разговор не мог не взволновать Эдварда. Он всей душой сочувствовал Бьёрнсону и Нордраку, потому что был воспитан, как и они, в любви к народному искусству. Воспоминания об Оле Булле, о странствованиях с ним оставили слишком глубокий след в его памяти. Это было лучшее, что он знал до сих пор за двадцать лет своей жизни. Неужели Якоб Фосс не испытывал этих радостей? И он представил себе унылое существование этого молодого писателя, одинокое, лишенное поэзии. Имеет ли он друзей? Бывает ли спокоен? Нет, его душа была так же искажена судорогой, как и лицо.

И Григ неожиданно вспомнил своего бывшего товарища по консерватории, Артура Сюлливана. Тот был удачливее Фосса, у него были поклонники, и Григ восхищался им. Но, кто знает, может быть, несколько лет назад и Якоб Фосс был так же окружен юными почитателями и считал себя победителем? Теперь Сюлливан уже не казался Григу таким счастливцем, как прежде. Что ни говори, а мир Сюлливана был душный, искусственный. Он как будто хорошо чувствовал себя в этом мире, но долго ли могла продолжаться эта замкнутая, тепличная жизнь? То были одни сны, иногда легкие, воздушные, а порой похожие на кошмары. То были отражения отражений, призрачные, часто искаженные, как в неверном зеркале или в зыбком ручье. Это было изящно, но сколько же времени длятся сны? Они проходят, отражения исчезают — что же остается? И, когда все эти ненадежные образы изменяют художнику, он становится Якобом Фоссом, озлобленным, угрюмым и бесплодным. И Эдварду захотелось увидеть Сюлливана и предостеречь его.

— Что вы так смотрите на меня? — спросил Фосс, бросая на него косой взгляд. — Я кажусь вам дерзким, возмутительным?

— Нет, вы не кажетесь мне возмутительным.

Не сказать же ему: «Мне жаль вас!»

Но бог с ним, с Якобом Фоссом! Я здесь, в этом доме, на этой улице. Не может же быть, чтоб это ничем не разрешилось!

— Ненавижу бездарных людей! — сказал Фосс, наливая себе вина дрожащей рукой. — Особенно старшего, этого пастора! Меня так и подмывает вывести его из, себя!

Он наливал себе одну рюмку за другой.

Покосившись на Грига, он спросил, не видал ли он фрекен Хагеруп. Странно! Полный дом гостей, а ее нет!

Нет, Эдвард не видал фрекен Хагеруп. Он даже не знает ее.

— Дочь хозяйки, — пояснил Якоб Фосс и вздохнул. — Дивное, божественное создание! А какой голос! Сколько чувства! Только очень своенравна!

«О ком это он? — подумал Эдвард. — Ах, да!»

Но внезапно лицо Фосса приняло удивленно-радостное выражение. Он встал и отодвинул от себя рюмку. Встали и другие гости, послышались радостные восклицания. Эдвард обернулся и в двух шагах от себя увидал ту, которую безотчетно ждал весь вечер.

— Моя дочь Нина, — сказала ему хозяйка.

Эдвард залился краской.

Вместе с Ниной пришла еще одна молодая девушка, постарше, и худощавый юноша с бледным, умным лицом. Девушка держала в руках скрипичный футляр; хозяин дома предупредительно взял его из ее рук.

Фрекен Нина Хагеруп сказала:

— Извините, что мы запоздали: мы задержались на лекции. Георг Брандес задавал профессору опасные вопросы. — Она кивнула в сторону своего спутника.

… — на которые не получил ни одного ответа, — сказал Георг Брандес и развел руками.

Гости засмеялись.

Обеих девушек усадили рядом с Григом, ближе к нему — Нину. А слева от него сидел Якоб Фосс.

Нина Хагеруп представила свою соседку:

— Моя подруга Вильма Неруда.

Вильма протянула большую красивую руку. На пальце у нее блестело обручальное кольцо.

На руке у Нины кольца не было.

Некоторое время все трое молчали. Нина сидела с опущенными глазами. Потом она решительно подняла голову.

— Так это были вы! — сказала она Григу. — Я вас тогда же узнала!

— Тогда же?

— Ну да, в среду. Я узнала вас по глазам. Дело в том, что мы уже встречались в Бергене. Это было давно, тринадцать лет назад. Помните, был день вашего рождения. Мы играли в рыболовов… Не помните?

Эдвард пробормотал что-то.

— Мне было пять лет, — продолжала Нина, — но я запомнила. Там еще была одна гордячка, которая отвергла вас. Вы и теперь ее встречаете?

— Нет. Давно не видал. Она, кажется, вышла замуж…

Нина улыбнулась. На ее розовых щеках мелькнули и пропали две глубокие ямочки.