Эдвард Григ

Во втором отделении Григ дирижировал оркестром, который играл вступление к «Сигурду Иорзальфару» и обе сюиты из «Пера Гюнта». Это была известная, всеми любимая музыка, тут можно было не тревожиться. Во всех странах и марш, и эти две сюиты принимались одинаково, всегда горячо.

Может быть, энтузиазм, проявленный публикой и особенно молодежью, и вызвал как противодействие все последующее. Когда кончилась картина «В пещере Короля гор», среди аплодисментов и вызовов из дальних углов послышались свистки. И тут словно повторилось смятение, изображенное в только что сыгранной музыкальной картине; крики, хлопанье и свист усиливались; многие повскакали с мест и побежали к эстраде. Какие-то развязные молодые люди, весьма хорошо одетые, столпились у эстрады кучкой и что-то неразборчиво выкрикивали, во всяком случае не «бис» и не «браво»: не таково было выражение их искаженных лиц. Один из них вскочил на самую эстраду, подступил к Григу, схватил его за плечо и крикнул:

— Вон из Франции!

Волна невиданной ненависти обдала Грига, когда он взглянул в глаза молодчику. Сама смерть глядела из этих белых глаз. Григ отшатнулся. За всю его долгую жизнь он не запомнил, чтобы кто-нибудь глядел на него так… Его не выносил профессор Лейпцигской консерватории Пледи. Но разве можно было сравнить ту антипатию с неистовой жаждой истребления, которую он прочитал во взгляде парня, приблизившегося к нему вплотную? «Что я сделал ему? — пронеслось в мыслях у Грига. — Уж не безумен ли он?» И в ту же минуту он понял, что не в одном этом хулигане и не в прошедшем «деле» все зло, а в большем… И Золя и Горький недаром предупреждали человечество о великой опасности, которая таилась в мелких делах…

Головореза оттащили. Музыканты оркестра, бледные и растерянные, стояли у своих пультов. Полицейские выстроились внизу перед креслами и таким образом оцепили эстраду. Теперь Григ был в безопасности. Но он не уходил. Не обращая внимания на беснование мелких троллей, он взглянул туда, где ему громко аплодировали люди — те, кого по праву можно назвать людьми, — и высоко поднял руку в знак ответного приветствия. И пока он стоял так, с высоко поднятой рукой — жест, без которого многие свидетели того вечера не могли уже представить себе Эдварда Грига, — он успел убедиться, что крикунов гораздо меньше, чем могло показаться из-за поднятого ими шума. Как раз вся Франция сочувствовала Григу, и, пожалуй, полицейские были не так уж необходимы, разве только для поддержания тишины. Во всем громадном зале беснующиеся составляли, может быть, несколько рядов. Но, если бы даже их было больше, если бы он знал, что к нему бросятся такие же убийцы, как тот, которого он только что видел перед собой, он не ушел бы в эту минуту, пока сторонники истины и справедливости находились в зале и выражали свою солидарность с ним. Но это могло повредить им… Он медленно сошел с эстрады вниз по ступенькам, сопровождаемый тройной цепью полицейских. Когда он садился в экипаж, его окружила толпа молодежи и кто-то крепко обнял его. На улице, как и до того в зале, стоял шум и гам.

Когда они вернулись к себе в гостиницу, Нина сказала ему:

— Знаешь, их было совсем не так много!

Голос у нее дрожал, но она была уверена в том, что сказала.

— Ну разумеется, — ответил Григ, — их и на всем свете не так уж много, но это не значит, что они неопасны! Однако что скажет наш милый Каррель, когда узнает, что именно со мной произошла политическая история? Уж наверно будет торжествовать!

Впоследствии Григ уже с юмором рассказывал об этом эпизоде, в котором было столько тяжелого и отрадного для него. Но отрадное перевешивало. Вот почему он любил возвращаться к этому. Обычно он так начинал свой рассказ: «Хотите, опишу вам, как я был впервые освистан — на старости лет!»

Глава десятая

Трольдхауген — значит «Убежище троллей». Но они уже не живут там, они изгнаны оттуда, и Атта Фрикен, девочка восьми лет, которая живет там вместе с родителями, убеждена, что все тролли вывелись с тех пор, как в Трольдхаугене поселился Эдвард Григ.

Может быть, кто-нибудь из взрослых сказал ей об этом? Но она и сама могла догадаться, что там, где живет такой добрый, приветливый человек, не могут ужиться злые существа, как бы они ни были всесильны. Одно из двух: либо он должен был давно убежать от них, либо они должны были его съесть.

А случилось так, что убежали они.

Атта наблюдает за ним издали: он очень интересует ее. Она видит его каждый день. Он проходит мимо и смотрит на все голубыми, ясными глазами. Садовник Нильсен — тоже весь седой и маленький — провожает его до калитки. Нильсен похож на него, но суровее. А Эдвард Григ — сама доброта. Почему же все-таки убежали тролли? Чего они испугались? Ясно чего: они испугались именно этой доброты. Они боятся всего, что не похоже на них.

…Он носит незастегнутую крылатку и большую черную шляпу. В руках у него зонтик. Так он уходит на прогулку. Бывает, что он возвращается только вечером — с таким большим букетом цветов, что издали его самого можно принять за движущийся куст.