Эдвард Григ

Он останавливается с Нильсеном, с крестьянами и рыбаками и подолгу говорит с ними. Он помнит все события их жизни, все знаменательные дни, имена их детей и внуков. Хоть жителям Трольдхаугена известно, кто он, известно, что он объездил всю Европу и короли разных стран слушали его, никто из этих крестьян не чувствует стеснения. Он часто играет для них, а они слушают так внимательно, словно учатся.

У него бывает много народу: часто приезжают из других городов. Когда маленькая Атта познакомилась с ним и стала бывать у него в доме, ей удавалось подслушать немало разговоров, не всегда понятных, но интересных. Иногда казалось, что к нему приходят люди из враждебной страны и требуют того, чего не позволяет ему совесть.

Таков был один из гостей, который долго в чем-то убеждал Грига.

— Это сразу придаст вам блеск, завершит вашу старость… — говорил гость.

— Да, но как завершит?.. — ответил Григ и насмешливо покачал головой. — Неужели вы могли подумать, — сказал он, — что я соглашусь написать коронационную кантату? В жизни не писал ничего подобного! Я на это не способен!

Тогда гость сослался на кого-то другого, который написал все что нужно и удостоился похвалы короля.

— Нет, знаете ли, меня такие вещи совсем не вдохновляют, — ответил Григ.

И довольно скоро, хотя и вежливо, выпроводил гостя.

В другой раз приезжал музыкант из России, красивый и веселый человек. Он чудесно играл на рояле. Атта запомнила его имя: Александр Зилоти.

Это был друг, а не посланец враждебного лагеря. Они много говорили о Чайковском и о Листе, и можно было догадаться, что Лист и Чайковский им обоим дороги и что этих людей уже нет на свете.

Зилоти настойчиво приглашал Грига в Россию и напоминал ему, что он сам хотел приехать.

— Ведь вы давно к нам собирались, что ж теперь удерживает вас? — спрашивал Зилоти.

И Григ отвечал:

— Друг мой, у вас теперь война, и нет семьи, где не оплакивали бы убитых или пропавших без вести. Нет дома, где не поселилось бы горе. Как же вы можете устраивать зрелища и концерты да еще приглашать иностранных артистов? Не понимаю, не могу понять.

— Но ведь жизнь не остановилась… И потом, ведь вы сами говорите, что музыка может служить опорой и утешением для людей!

— Бог мой, если бы я мог просто заходить в каждый дом, где меня ждут! Но концерты, билеты, афиши… В такое время — и собираются в больших залах, слушают, развлекаются! Нет, мой друг, тут мне нечего делать!

— Странно, — сказал, помолчав, Зилоти, — как это вы, художник, до такой степени погруженный в свое искусство, все время примешиваете к нему политику!

— Она сама вмешивается в мою жизнь! — отвечал Григ.

И, когда гость стал возражать — его объяснение было длинно и непонятно для Атты, — Григ ответил:

— Прежде всего надо быть человеком. Все лучшее в жизни исходит только от человека!

Однажды Атта спросила его, отчего он часто протягивает вперед руки.

— А! Ты это заметила? Ты все замечаешь! — сказал он. — Видишь ли, дитя, я ловлю солнечные лучи и собираю их на зиму. Да-да! Эти лучи я превращаю в музыку, а музыка, как известно, не боится ни туч, ни туманов. Когда настанет осень и у тебя не будет солнца, ты придешь ко мне, и я тебе сыграю, вот ты и получишь несколько солнечных лучей.

Наступила осень, и Атта пришла послушать музыку. И, чем больше он играл, тем меньше она верила, что перед ней старый человек. Скорее, он был ее ровесник: он верил в то же, что и она. Слушая его, она мысленно следовала за ним на прогулку, он вел ее за собой по лугам и вдоль фиордов; она слышала пение птиц, и звон бубенчиков, сопровождающий стадо, и перекличку пастухов в горах; видела, как медведь переваливает через валежник, как танцуют опьяненные воздухом молодые козлята. Она видела поезд гномов с их блуждающими огоньками. И чувствовала дыхание горного ветра на своем лице и теплые лучи солнца, хотя за окнами был туман и дождь, да и окна-то были закрыты.

Значит, он действительно собирал солнечные лучи!

Случалось, что он не выходил из дому. Слабый, утомленный, он полулежал в своем кресле, сложив поверх пледа бледные руки. Ему трудно было дышать, но лицо хранило доброе, кроткое выражение.

— Старость! — говорил он. — Как это нелюбезно со стороны природы — не дать нам самим выбрать род смерти, какой нам нравится!

Он шутил и на все глядел прощально, но ласково.

Он очень хорошо относился к Атте Фрикен, и она, со своей стороны, всячески старалась удружить ему. Когда приходил почтальон, она сама брала у него письма и бежала к двухэтажному дому со шпилем на крыше. А так как телеграмма должна быть доставлена как можно скорее, то, получив однажды телеграмму от почтальона, Атта помчалась к Григу со всех ног.

Но — увы! — это было плохое известие! Он схватился за сердце и чуть не упал. Потом он сказал Атте:

— Милое дитя, я испугал тебя! Но у меня большое горе: умер мой брат!

Григ уехал в город и пробыл там три дня.

Когда он вернулся, его трудно было узнать. Никогда, даже во время болезни, он не выглядел так плохо.