Эдвард Мунк. Биография художника

Декоративные черты новой живописи, в особенности натюрморты Сезанна и Матисса, постепенно приобретали популярность среди молодых норвежских коллег Мунка. Он же полагал, что они рисуют «слишком много яблок»:

Здесь, конечно, полным-полно матиссизма и сезаннизма, как и дома, но что мне очень понравилось – почти нет яблок; это «упущение» наверняка восполнят норвежцы. Я спросил маленького венгра, который развешивал картины в своем отделении:

– А как же яблоки?

– Что, яблоки? – переспросил он. Посмотрел на меня таинственным, изучающим взглядом и наконец прошептал: – Дома… Наши яблоки мы оставили в Венгрии.

На основании увиденного в Кёльне Мунк пришел к заключению:

Здесь представлено самое сумасшедшее искусство Европы, от которого содрогается Кёльнский собор, и я на его фоне просто настоящий скучный классик…

Домой Мунк вернулся уже как признанный художник европейского масштаба, вошедший в историю искусств и ставший в один ряд с Ван Гогом, Сезанном и Гогеном – тремя художниками, чьим творчеством он сам больше всего восхищался. По возвращении в одной норвежской газете ему на глаза попалась забавная статейка. В ней затрагивалась практическая сторона такого признания – цены на его старые работы взмыли вверх. Вокруг этого со временем выросла масса анекдотов. Многие газеты перепечатали заметку о том, как бывший владелец кристианийского парка аттракционов и развлечений Тиволи продал «Пристань в Осгорстранне» некоему шведскому коллекционеру за 7500 крон. Суть заметки сводилась к тому, что якобы в свое время продавец получил картину от Мунка в обмен на сезонный билет в Тиволи. Возмущенный продавец выступил с опровержением в печати. Он утверждал, что когда-то купил картину по цене, указанной в каталоге, и что вся история сфабрикована: никакого сезонного билета от него Мунк не получал! Продавец всего лишь использовал изменившуюся рыночную ситуацию – картина была им и куплена и продана по реальной рыночной цене.

Куда более драматичным – хотя и не менее анекдотическим – стал спор между Харальдом Нёррегором и супругами Крог о правах собственности на «Больного ребенка», вылившийся в ряд судебных процессов. В центре скандала оказался вариант картины, который Улаф Скоу в свое время вернул Оде. По причинам весьма запутанного свойства картина попала в руки к Нёррегору, у которого должна была оставаться до тех пор, пока он не получит взамен «равноценный» портрет Оды. Но теперь он не соглашался принять в качестве возмещения ни один портрет Оды, поскольку «сомневался» в их «равноценности». Нёррегор поначалу проиграл дело, но подал апелляцию в Верховный суд, где ему, хотя и с превеликим трудом, удалось все-таки добиться решения в свою пользу; определяющую роль в этом сыграл благоприятный для Нёррегора вердикт художественного эксперта, которого звали, что неудивительно, Енсом Тисом.

Триумфальная поездка в Кёльн положила конец затворничеству Мунка. Ему удалось преодолеть свой страх перед путешествиями. «Эта поездка подорвала мою веру в благословенную сельскую идиллию – я заново приобрел интерес к большим городам», – написал сам художник. Словно в подтверждение этого заявления осенью он еще раз съездил в Германию. Там он встретился с Кольманом и Шифлером. Правда, пойти в гости, чтобы лично поблагодарить фрау Луизу за колбасы, Мунк все-таки не осмелился. В остальном эта поездка была успешной; словно в компенсацию за несостоявшийся визит художник наконец согласился продать Шифлеру знаменитую картину «Таяние снегов под Эльгерсбургом», о которой тот давно мечтал.

После этой встречи Шифлер начинает обращаться к Мунку в письмах исключительно со словами «Дорогой друг!». Впрочем, они до конца жизни будут обращаться друг к другу на «вы».

Несмотря на проблемы с картинами для университетского зала, 1912 год оказался исключительно успешным для Мунка. Закончился он крупной выставкой в Гётеборге, которую художник также почтил своим присутствием и был встречен на редкость дружелюбно. Для него стало открытием, что Гётеборг находится всего в нескольких часах езды на поезде от Кристиании. В Гётеборге у Мунка появились хорошие друзья, и впоследствии он нередко будет искать здесь убежища. Нелишним оказалось и то, что выставка имела огромный успех – она удостоилась прекрасных отзывов в прессе, а это, в свою очередь, способствовало продаже картин. Яппе был прав: портрет Гирлёффа покинул Норвегию. Правда, на его покупку Музею изобразительных искусств Гётеборга пришлось не только потратить весь годовой бюджет и залезть в средства, отпущенные на следующий год, но и прибавить к набранной сумме одно частное пожертвование; как бы то ни было, необходимые 10 000 крон все же удалось наскрести.