Ее крестовый поход

— Смотря что считать нормальным! То, что установлено церковью? Однако был на Сицилии мужской монастырь, стоявший бок о бок с женской обителью... ну да ладно! Я могу рассказать историю — другую, о нормальных мужских потребностях. Вильям, мой муж, был импотентом, но похотливости он не утратил. На некоторые вещи, которые он не мог проделывать со мной сам, он обожал смотреть. Если бы он мог, он заставил бы меня сойтись с кобелем. — Она вдруг оборвала себя и заговорила с необычайной мягкостью: — Ричард такой же, как и все другие мужчины, любовь моя. Согреши с ним... а потом покайся. Это все, что ты можешь как женщина и как его жена.

Королева молча кивнула, видимо, успокоившись.

— Иден, ты ничего не сказала мне.

— Я не могу ничего сказать, не имея опыта такого рода, — ответила Иден. — Возможно, леди Джоанна права... но сама я сделала бы все, но не позволила мужчине пользоваться мной против моей воли. Пусть даже это и не пошло бы мне на пользу, — с горечью добавила она, вспомнив о Хьюго де Малфорсе. Разговор этот вызвал в ее душе волну сочувствия Беренгарии и отвращение к королю, но в глубине сознания промелькнули полузабытые воспоминания... однажды, давным давно, в первые дни замужества, Стефан со смехом попытался овладеть ею подобным способом. Тогда ничего не вышло — она была слишком юна и не подготовлена, все обратилось в шутку... но теперь она не желала говорить об этом. Что же, однако, посоветовать подруге?..

— Без сомнения, это беспокоит тебя, потому что ты любишь его. Попробуй сказать ему, что ты хочешь ребенка. Он послушает тебя, если любит.

Беренгария была признательна Иден. Теперь она сожалела, что рассказала все Джоанне. Ее хладнокровная золовка была такой опытной и искушенной, может быть, даже слишком, а Иден, несмотря на внешнюю практичность, оставалась такой же чистой и невинной, как в то время, когда она выходила за своего Стефана.

Но наступил день, когда всем им пришлось утратить невинность уже другого рода. С тех пор как завершилась осада, Ричард был неутомим. Неутомимы были его командиры и его солдаты. Время шло, и надо было спешить. Даже Тристан де Жарнак успел закончить восстановление города — для тридцати тысяч человек и большая работа оказалась бы не очень долгой.

Ричард размышлял о своем положении. Покорение Сицилии и Кипра, спасение Акры, призыв к освобождению Иерусалима — что же дальше? Кто и что он теперь, золотой воитель, Львиное Сердце?

Он должен был находиться сейчас в зените своего могущества и славы, славы воина и вождя. Но вместо этого он ощущал, что все может каким-то предательским образом исчезнуть и он останется с сознанием того, что он всего лишь Ричард Плантагенет. Такая мысль его пугала.

Единственным лекарством от подобного недуга было действие. Он должен уйти из Акры. Оставить этот сомнительный город с его зловонной дымкой и шепотом интриг. Он должен собрать армии в один разящий меч и взять Иерусалим. Так было предначертано, и Бог показал, что только ему это по плечу.

Собрав командиров на совет, он сообщил им, что отправил Саладину послание, в котором обвинил того в проволочках, влекущих за собой расторжение договора и уничтожение трех тысяч пленников. Для этого дела Ричард выбрал человека, единственного из всех не опустившего во время совета глаз, в которых светилось презрение, — Тристана де Жарнака.

Де Жарнак подумал сначала о неподчинении. Без сомнения, плененные сарацины были язычниками, осужденными на вечное проклятие. Сам святой Бернард, когда возглавлял первый Крестовый поход, говорил, что Христос восславляется каждый раз, когда умирает неверный. Однако Тристан не мог получить удовольствия, послав до срока в ад почти три тысячи душ, даже для вящей славы Господней. Бойня уместна в сражении, и он нередко наслаждался, убивая на поле брани. Но эта бойня будет бессмысленной и позорной. Никакое оправдание не сможет изменить ее сути. К несчастью, не один король был готов представить множество оправданий. Сейчас их называли "доводами" и находили в большом количестве. Лишь Тристан и еще несколько других, в большинстве его люди, придерживались иного мнения.

В конце концов он выполнил приказ. Сидя с Ричардом поздней ночью, напиваясь, трезвея и вновь напиваясь, он знал, что нельзя найти способ убедить золотого воителя в существовании различия между одним убийством и другим. Убийство есть убийство, сарацины есть сарацины, и два этих понятия отлично уживались друг с другом. Тристан был прекрасен и, несмотря на свою строптивость, все же пользовался любовью. Ко всему прочему он был еще и болваном.

Итак, Тристан попытался и не смог, неудача терзала его, поскольку из всех королей, королев, приближенных, солдат, может быть, он один до конца почувствовал потерю невинности этого Крестового похода.

Правда, в жестоком свете ясного утра 20 августа ее так или иначе почувствовали все, наблюдая, как Тристан и его христианские солдаты выполняли полученный приказ.