Ее крестовый поход

— Король может быть и таким, как вы представили... а после последних действий я почти готов с вами согласиться. Однако он по-прежнему наш предводитель и неуклонно идет по избранному пути, и в этом его величие. Он никогда не станет выжидать и бездействовать, он должен двигаться вперед. Вот увидите, когда мы оставим этот скорбный город, он будет правиться вам больше.

Иден подумала о том, что должна открыться ему, что, может быть, это ее единственная возможность поговорить с ним наедине. Она все еще подбирала слова, когда он вдруг покачнулся и ухватился за парапет.

— Тристан! Боже милостивый! Что с вами?

Он вновь выпрямился, опершись на стену.

— Мое плечо... Рана, полученная на Кипре. Она открылась, когда...

— Вы уверены? Дайте мне взглянуть. Она же ужасно кровоточит. Я и не заметила под вашим темным плащом. О, как безрассудно было вам стоять здесь! Пойдемте внутрь, я хорошенько перевяжу вас. — Ее забота помогала преодолеть боль. От напряжения вокруг его глаз пролегли тонкие морщинки.

— Нет... давайте задержимся немного. Ничего страшного. Я предпочел бы побыть здесь, на свежем воздухе. Легче дышится.

Она поняла. Там, внутри, Ричард давал один из своих бесконечных пиров, где последние остатки сознания топились в вине или задавливались в показном веселье.

Она помогла Тристану добраться до деревянной скамейки в беседке, окруженной апельсиновыми деревьями. Густой аромат окутал их, пока она помогала ему освободиться от плаща. Темная кровь медленно просачивалась сквозь белую тунику.

— Надо промыть и перевязать рану. Не следует долго здесь оставаться. Как вас ранили?

— Это когда мы отбивали атаку с гор. Я вышиб из седла одного рами. Но пришлось тогда потрудиться — тот человек бился храбро, и в глазах его стояли слезы ярости за погибших товарищей. Убивать его не было приятно.

Иден не спрашивала больше, но протянула руки и осторожно распустила завязки пропитавшейся кровью полотняной рубашки. Он не носил кольчуги, так что оказалось несложно расстегнуть рубашку и тунику и открыть четырехдюймовую алую рану на плече, чуть пониже кости.

— Рана чистая, и ткани не омертвели. Но все же следует немедля показаться лекарю.

Он слегка снисходительно улыбнулся ее беспокойству.

— Не стоит. Мои оруженосцы вполне способны оказывать нужную помощь. Уверяю вас, я сотни раз получал раны значительно тяжелее. На мне отлично все заживает. Не пройдет и получаса, как и здесь все затянется.

Полчаса! Как это мало. Ей хотелось поведать ему, что у нее на сердце, объяснить, пока их сблизила теплая ночь и его рана, то, что завтра может стать необъяснимым. Но, быть может, этого и не случится, ведь теперь он начал понимать ее. А она — его.

— Тристан...

Лицо ее оказалось совсем близко, взгляд был переполнен нераскрытым чувством.

Ее рука все еще согревала его плечо.

— Я слушаю, — мягко проговорил он. И чуть не добавил: "Любовь моя"

— Я хотела... — Но что она могла сказать ему, когда не могла сказать главного? Она пыталась отыскать те единственные, незабываемые слова, но выходили лишь примитивные, бессвязные фразы, почти ничего не значащие:

— Я думаю, что... навсегда запомню эту ночь. Если только почувствую аромат апельсинов или увижу красиво заходящее солнце... я подумаю об этом дне и о ночи. Так прекрасно вслед за... О милорд. Я... — Она была не в силах продолжать.

Он видел ее слезы. Предчувствие страшного одиночества охватило ее. Она глядела на него, терзаемая смятением. Как-то раз он поцеловал ее, этот суровый и гордый шевалье, в один из редких и непредсказуемых моментов легкого настроения. Ей неожиданно очень захотелось, чтобы он поцеловал ее снова.

Мольба в ее глазах поразила его. Затем, со сдавленным криком, она оказалась в его объятиях, рана была забыта, их губы встретились. Кто мог сказать, чей порыв был сильнее? Огонь и сладость текли в ее жилах, губы раскрылись, словно цветок. Она прижалась к его обнаженной груди, его руки сжимали ее. Подняв глаза, она увидела его лицо, неистовое, благородное и прекрасное в свете умиравшего солнца. Они вновь соединились в страстном поцелуе, и Иден ощутила, что растворилась в закате, окунулась в пламеневшие, кружившиеся краски, больше не осознавая свое "я", а слившись вдвоем в единый огненный вихрь, потушить который не могла ни одна сила на земле.

Застонав, она провела губами по неизведанной, незнакомой груди, где кожа казалась такой же мягкой и нежной, как ее собственная, пока губы не коснулись тонких волосков под ключицей. Тут же она почувствовала вкус крови, все еще сочившейся из его раны, и пришла в себя, растерянная и беззащитная.

Он почувствовал ее стремление освободиться и не стал препятствовать.

Она поднесла руку ко рту... и его кровь осталась на ней. Он взял ее руку и поцеловал — теперь кровь была и на его губах. Лицо ее светилось новой и печальной красотой, она молча смотрела на него, не в силах произнести ужасные слова и рассказать о своем решении.