Ее крестовый поход

— Милорд... я недостойна даже того, чтобы вы произносили мое бесчестное имя, — вскричала она в отчаянии. — Отдайте меня спокойно Хьюго де Малфорсу и не пытайтесь ради меня рисковать своей жизнью. Ему уже не удастся осквернить меня... да и никому другому. В Дамаске я так низко пала, как мой сюзерен и пожелать не мог... — И, не отводя страдальческих глаз, она рассказала, как совершила блуд с переводчиком Аль-Хатун, не попытавшись избежать его домогательств и отдав ему одурманенное наркотиком тело. Во время своего повествования она пыталась прочитать по его лицу, что он испытывает, но черты его словно сковал лед, как если бы он заморозил кровь в собственных жилах.

Наконец она умолкла. Тишина повисла вокруг них подобно пологу, хотя за ним уже нечего было скрывать.

После долгой паузы он произнес:

— Зачем вы рассказываете мне это? Я не ваш духовник.

Голос ее был хриплым и сильно дрожал:

— Я должна была это сделать. Я не могла ехать рядом с вами, есть вместе, говорить... Святая Страсть Господня! Смеяться вместе с вами... и нести это бремя. Каждый миг я обманывала вас...

— Наверное, я предпочел бы оставаться обманутым! — с неприкрытой болью выкрикнул он.

— Вы не должны так говорить!

— Отчего же? Теперь вам стало лучше, после вашего откровения? Ну а я? Сможем ли мы с этого дня смеяться вместе?

Она подумала, что у нее вид человека, жаждущего смерти.

— Тристан... — Она подвинулась к нему, в глазах горела безумная мольба. — Нет большей епитимьи, чем та утрата, что я несу теперь... утрата вашей... дружбы.

Она не осмелилась произнести другое слово.

Он неприязненно смотрел на нее, так холодно, что она застонала от боли. Вдруг лицо его ожило, и на нем промелькнуло презрение.

— Вот как? — насмешливо спросил он. — Но раз уж вы так нуждаетесь в искуплении, неужели не найдется лучшего способа? Я могу посоветовать один, который наилучшим образом подойдет для вашего греха.

Он схватил ее за руки и грубо притянул к себе, расплющивая ее грудь о свою кольчугу и впиваясь губами в ее рот. Задыхаясь, глядела она в темно-пурпурную глубину очей, странно и незнакомо сверкающих от похоти и желания причинить боль. Она закрыла глаза, но губы ее вновь оказались в центре чувственного безумия, увлекшего их обоих на землю. С жаром, граничившим с жестокостью, он погрузил руки в ее волосы, а затем, разорвав ее одежду, впился в грудь жадными ранящими поцелуями.

Потом, с довольным смехом, он задрал ей юбки, как какой-нибудь обозной шлюхе, и подмял ее под себя, удерживая ее слабые попытки освободиться своим твердым мускулистым бедром. Она ощутила горячую силу его желания и хотя понимала, что он хочет уничтожить ее, унизить и сломить ее дух, не могла подавить постыдное ответное устремление к нему собственной плоти. Он причинял ей боль, целовал и ласкал ее, вызывая страстную нарастающую жажду его тела — рук, губ, языка, безжалостно проникавшего в ее самые потаенные уголки. Он хотел ранить ее так, Чтобы стереть все прошлые воспоминания, счистить их с ее тела этой темной грубой страстью, в которой не было ничего от любви. Боль сделалась острее, когда его прекрасные и отвратительные руки отпустили ее, и, раздвинув ей бедра, он взял ее, как берут врага. Он проник в нее как клинок и двигался внутри ее тела с неустанной и бдительной мстительностью, неотрывно глядя в глаза. И хоть это и было ее уничтожение, которого он страстно желал, она не могла не сочувствовать ему на его тяжелом бесприютном пути, ибо за жестокостью чувствовала жуткую пустоту его одиночества, которому была виной. Когда она глядела в эти темные печальные глаза, ее собственные мучения уже ничего не значили. Унижение, которому он стремился ее подвергнуть, обратилось в пыль и было забыто.

В конце, когда они падали вместе через безграничные пространства космоса, она выкрикнула единственные оставшиеся слова, всем сердцем желая дать ему утешение:

— Тристан... прости. Я люблю тебя!

Теперь он уже никак не мог изменить того, что случилось. Глаза его расширились от ужаса, и он резко отпрянул от нее. Лежа на спине, раскинув руки, он широко открытыми глазами смотрел в темневшее небо, окрашенное лучами заходящего солнца. Но ничего не видел.

Иден села, пытаясь трясущимися руками поправить завязки разорванной рубашки. Как бы ей хотелось, чтобы он быстро поднялся, взял коня и ускакал отсюда прочь — навсегда из ее жизни.

После того, что случилось, говорить друг другу было нечего. И хотя она еще ощущала боли в своем теле, не было никакого другого чувства, кроме желания избавиться от его общества. Завершился некий этап в их жизни. То, что произошло, было, возможно, даже справедливо.

Она не знала. Ей хотелось остаться одной.

В это время Тристан зарычал, повернулся на живот и уткнулся лицом в траву. Иден видела, как его плечи сотрясаются от беззвучных рыданий, а растопыренные пальцы царапают землю, словно он карабкается по осыпающемуся утесу.