Ее крестовый поход

Потом Иден подняла голову, взглянув в его точеное лицо, ее губы затрепетали, когда она глазами целовала любимые черты. Со страстным стоном она впилась губами в его рот, мгновение его губы отвечали с не меньшим рвением, а тело резко прильнуло к ней.

Затем он разомкнул объятия и осторожно отодвинул ее, отстраняясь. Отступив на шаг, он теперь держал только ее руки.

— Иден, мы не можем. Все кончено. Я должен вас покинуть. Лучше это сделать сейчас же. Возможно, мы еще встретимся... в Яффе. Я не знаю.

Негромкий вскрик обжег ему душу. В последний раз он поцеловал ее мягкие руки, затем железный контроль вновь вернулся к нему, и черты затвердели под ее взглядом, приняв знакомое холодное и повелительное выражение.

— Я позаботился о том, чтобы рыцарский эскорт проводил вас завтра в Тир... где вы сможете убедиться в безопасности Конрада. — Он проговорил это с мягкой отстраненностью, добавив: — Если появятся новости о Стефане, я пошлю их вам в Яффу.

В сложившихся обстоятельствах прощальное упоминание о ее муже было для него вполне уместным.

Она осталась одна, бессмысленно глядя на бесполезный крест, вырезанный на темной деревянной двери, которую он закрыл за собой.

Ночью эмир Ибн Зайдун во главе армии завывавших темнокожих наемников обрушился из своей горной крепости на мирные огни расположившегося лагерем большого христианского каравана, державшего путь в Триполи. Охрана была значительной, но недостаточной, чтобы справиться с вопящими демонами, слетавшими из темноты. Измученный вестник свалился со своей насмерть загнанной лошади у ворот Крак-де-Шевалье, преодолев почти пятнадцать миль за столько же минут, прошедших после нападения. Сотня всадников поспешила на подмогу из никогда не дремавшей крепости. Иден слышала, как они галопом удаляются, звякая сталью доспехов под тусклым светом луны. К утру они не вернулись, и она узнала, что Тристан был в их числе.

Глава. 17

ТИР, ЯФФА

Путь до Тира занял четыре дня. Сопровождение состояло из двух конвойных отрядов рыцарей-госпитальеров, ста человек кавалерии и пехоты, которые должны были находиться при ней во время пребывания у Конрада. Они двигались быстро, не беспокоясь о безопасности: Аль-Джабала можно было больше не остерегаться, а у кого-либо другого вряд ли достало бы сил атаковать их. До города они добрались поздним вечером. Им открыли ворота, хотя уже прозвучал сигнал к тушению огней. Рыцари разошлись по постоялым дворам, а их командиры отправились вместе с Иден во дворец.

Она была рада окончанию путешествия. Сейчас царившие в душе смятение и скорбь давили на нее сильнее, чем простая физическая усталость. Слова и образы, как Тристана, так и Стефана, вновь и вновь проходили в ее опустошенном сознании, пока слова не превратились в насмешку, а образы — в ложь, угрожавшую ее рассудку. Настоящим облегчением могла оказаться встреча с дружелюбной и практичной Изабеллой, способной посоветовать, как существовать в опустевшем и призрачном мире, который теперь ее окружал.

Ворота дворца были открыты, наружный двор заполняли люди.

— Там происходит какое-то торжество? — устало поинтересовалась Иден, пока четыре рыцаря плечами прокладывали дорогу для нее и своих командиров.

Человек, стоявший рядом, яростно сплюнул.

— Кровь Христова, госпожа, хотел бы я, чтоб так и было! Вы что, не знаете? Как раз сегодня ночью убили нашего маркиза. Зарезали на улице, как бандита.

Казалось, ее собственное сердце прекратило биться. Иден замерла и закрыла глаза. Она не ощущала пи того, как госпитальер дергает ее за рукав, ни угрожающего шума окружавшей толпы. Ни звука, ни движения — сейчас лишь слепота могла спасти ее от правды. Во тьме, царившей в ее сердце и под опущенными веками, витал образ неподвижного лица, на котором существовали только глаза — светлые, пронзительные и абсолютно невозмутимые.

Итак... предупреждение оказалось бесполезным. Средства, избираемые Рашид-эд-Дин-Синаном, не подводили его.

Когда Иден сумела открыть глаза, она думала лишь об Изабелле. Пробормотав поспешную благодарность госпитальерам, она устремилась через толпу к главной двери дворца, где потребовала, чтобы ее пропустили в покои маркизы.

— Она никого не желает видеть, — объявил осаждаемый мажордом.

Иден назвалась.

— Я должна кое-что рассказать ей. Узнайте, не примет ли она меня. Это касается... смерти вашего хозяина.

В глазах его мелькнуло подозрение, но сообщение было передано, и несколько минут спустя почтительный слуга провел ее в длинную комнату, которая запомнилась Иден пронизанной солнечным светом, наполненной смехом и разговорами о любви.

Сейчас комната казалась темным подземельем, слабо освещенным пламенем сотни свечей, окружавших ложе, стоящее посередине. Там покоилось то, что осталось от хозяина дома. Даже в смерти Конрад Монферратский был необычайно величествен. Лишенное насмешливого выражения неподвижное лицо, белое, как шелк под черным колетом и алым покрывалом, было строгим и благородным; глаза закрыты, рот неумолимо сжат.