Ее сердце

Она веселилась так отчаянно, так самозабвенно, что от этого веяло обреченностью. Она как будто пыталась выбрать за считанные дни всю радость, отпущенную человеку на нормальную жизнь. Очертя голову кидалась в любую авантюру, разучивала десятки новых песен…

Но чем сильнее она торопилась жить, веселиться, петь, тем лучше я понимал: Санни умирает.

Она угасала на глазах. Участились приступы, и не было недели, чтобы я или Хью не доставляли ее в Больничное крыло. Санни принимала огромное количество лекарств, от которых ее ужасно тошнило — из-за этого она почти перестала есть. Она слабела с каждым днем, тем страшнее выглядели ее жалкие попытки продемонстрировать всем, что все в порядке. По субботам Санни перестала засиживаться с нами до утра, отправляясь спать часа в два-три ночи и оставляя меня развлекать народ. Как это было на нее не похоже… Наверное, не было таких богов, которым бы я не молился за Санни. Все, что мне оставалось — это наблюдать, как она умирает, и молиться.

… Мы с Санни договорились встретиться в Восточной башне после ужина — поиграть и поболтать. Поднимаясь по лестнице, я встретил Хьюго. Он мчался вниз, не разбирая дороги, и на мой оклик лишь наградил меня совершенно не свойственным ему злобным взглядом.

Санни сидела на подоконнике и мяла пальцами сигарету.

— Что ты с ним сделала? Укусила за нос?

Не поворачиваясь, Санни покачала головой.

— Эй, сестренка…

Санни опустила голову еще ниже. Отложив сигарету, она достала из кармана мантии блистер и принялась дрожащими пальцами вышелушивать из него таблетку.

— Санни, колись. Вы поссорились? Он что, обидел тебя?

Санни снова мотнула головой:

— Нет. Это я его обидела. Так было надо.

— Не понял…

Морщась, Санни проглотила таблетку и немедленно позеленела от дурноты.

— А тебе не надо ничего понимать, Скорпи. Давай лучше поиграем, у меня настроение.

— Нет уж, сначала ты мне расскажи, что у вас стряслось, а потом поиграем.

— Ничего не стряслось… — Санни скривилась, сглотнула и потянулась к забытой сигарете. — Хью сказал, что любит меня…

— Ну, это не новость…

— Я ему отказала.

Вот это номер! Мне казалось, Санни отвечает на нежное обожание Хью полной взаимностью.

— Ты не любишь его?

— Это неважно.

— Здрасте вам через окно! Да как это может быть неважно?!

— Может, Скорпи, может. Я полное дерьмо, братишка. Когда-то я поклялась себе, что буду проживать каждый день, как последний. И совершила страшную ошибку. Я не подумала о том, что каждый день может быть последним только для меня, и привязала к себе слишком много людей. Я умру, Скорпи…

— Санни!

— Не надо, Скорпи. Я знаю, что умру совсем скоро. Чувствую… Но остальные будут жить — ты, Роза, Джим, Ал… И Хью тоже. Не думаю, что вам будет очень приятно меня оплакивать. А я поступила, как эгоистка, как законченная дрянь. Не хочу, чтоб кому-то было плохо из-за меня! Особенно Хью!

Последние слова Санни почти выкрикнула, с надеждой глядя мне в глаза, словно умоляя: «Пойми! Ты ведь не можешь не понять!» Я понимал… и не понимал. Но, насколько я знал Санни, слезливые утешения — это совсем не то, что может привести ее в чувство.

— Я тебя люблю, сестренка, но ты дура.

Санни озадаченно мигнула.

— Не хочет она делать больно, видите ли… А сейчас ему не больно? Да если б мне Роза такое сказанула, я б уже давно в «Дырявом котле» стаканы ел!

Санни против воли улыбнулась.

— Ты в самом деле ведешь себя, как законченная эгоистка! Носишься со своей болезнью, как Вольдеморт с пророчеством. Можно подумать, только ты тут одна вся такая смертная, а мы вокруг боги Олимпийские!

Я на миг испугался, что сказал лишнего и чересчур резко, но Санни продолжала едва заметно улыбаться, и даже вроде чуть порозовела.

— Никто не вечен, сестренка. Сама же мне это говорила. Все умрем, кто-то раньше, кто-то позже. Может, мне завтра бладжер в голову влетит — Роза, смею надеяться, тоже не обрадуется. Что ж нам теперь, экстренно расстаться?

— Не влетит…

— Чего?

— Бладжер не влетит, говорю, — пояснила Санни. — Ты уже почти год в квиддич не играешь.

— Я на гитаре играю! — Отрезал я, расчехляя инструмент. — А музыка — дама ревнивая. Поехали, а с Хью я поговорю завтра, идет?

— Едет! — Вот, и улыбка у нее стала почти прежняя.

Санни потренькала, подстраиваясь…

— There's a flame, flame in my heart
And there's no rain, can put it out
And there's a flame, it's burning in my heart
And there's no rain, ooh can put it out
So just hold me, hold me, hold me!

Санни любила эту песню, а меня она немного пугала — казалось, песня написана точно про нас и про стеклянный брелок ее сердца, хранящийся в нагрудном кармане моей рубашки.