Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ)

МакКарти отомстила за насилие, опубликовав в New Yorker пару рассказов — «Тот крестьянин, кто он?» (1948) и «Жестяная бабочка» (1951). В 1957 году она переиздала эти рассказы в автобиографии «Воспоминания о католическом детстве», где она рассказывает свою историю до выпускного класса в средней школе. В этой работе, которую комментаторы классифицируют как событийное повествование, МакКарти антологизировала семь из ранее опубликованных рассказов, немного изменив их, и добавила восьмой. Она снабдила книгу предисловием «К читателю», набранным курсивом, в котором она рассказала предысторию и заявила об автобиографическом характере текста, вопреки несовершенству памяти. После каждого рассказа она написала комментарии к сюжету также курсивом, анализируя текст и указывая на встречающиеся то тут, то там преувеличения и выдумки. Тем самым она вводит новый элемент того, что Изабель Дюран называет «метаавтобиографией» (комментарий к автобиографическому проекту), в жанр автобиографии детства11, предвосхищая подобные шаги в постмодернистских текстах, таких как «Детство» Натали Саррот (1983), где вымышленный собеседник служит примерно той же цели, что и голос МакКарти из 1957 года в «Воспоминаниях о католическом детстве». История Мэри перестает быть историей насилия, как только она переехала к бабушке и дедушке, и превращается в историю одаренной молодой бунтарки, ищущей свой путь. Но два рассказа — «Тот крестьянин, кто он?» и «Жестяная бабочка» — это истории о насилии. Они напоминают истории из «Болезни роста» (1946) Эмили Карр, поскольку также рисуют портрет жестокого человека, угнетавшего героиню в юности.

Тон МакКарти в этих двух историях скорее обвинительный, чем жалостливый. В своем комментарии она характеризует «Крестьянина» как «гневное обвинение в адрес власть имущих за обращение с обездоленными, единственное, до потери дыхания громкое высказывание на тему человеческого безразличия»12. Она начинает с того, что разоблачает свою бабушку МакКарти — «холодную, недоброжелательную, вечно спорящую старуху»13, упрямую, воинственную католичку, которая горячо надеется на искоренение протестантизма. В ее доме с детьми, привыкшими к веселью и угощениям, когда они жили со своими родителями, обращаются пренебрежительно, даже когда они прикованы к постели с гриппом, убившим их родителей. Осиротевших детей отправляют жить к двоюродной бабушке Маргарет и ее мужу Майерсу. Там их жизнь становится еще хуже: еда плохая, и им запрещают заводить знакомства и смотреть кино и практически не разрешают читать. На ночь их рты заклеивают клейкой лентой, чтобы они не дышали ртом. Их не приучают к спорту. Они не получают игрушек. Они могут играть только с игрушками, которые им дарят родственники из Сиэтла, когда навещают их. Мэри и один из ее братьев неоднократно сбегали, надеясь попасть в приют для сирот.

«Жестяная бабочка» — это прежде всего резкое обвинение Майерса, хотя его жена Маргарет, которая, как и Майерс, контролировала и наказывала детей, тоже изображена не в лучшем свете. Но, в отличие от Маргарет, Майерс — подлец. Он делает конфеты, но никогда не угощает детей. Он постоянно их бьет, с «прихотливой жестокостью»14. Когда Мэри выигрывает приз в конкурсе сочинений, дядя избивает ее, чтобы она не задавалась. История достигает кульминации во время инцидента, упомянутого в названии: Майерс обвиняет Мэри в краже замечательной жестяной бабочки, принадлежавшей ее младшему брату. Бабочку обнаружила Мэри в комнате под скатертью. В итоге ее безжалостно высекли, потому что девочка отказывалась признать вину. Позже Мэри узнала, что дядя Майерс подстроил доказательства против нее: ее брат видел, как дядя положил бабочку туда, где ее нашли. В своем комментарии МакКарти, которая хорошо разбиралась в психоанализе, ставит под сомнение последнее воспоминание. По сути, это — воспоминание о свидетельстве брата — могло быть создано как фрейдистское экранное воспоминание, вызванное ее желанием отомстить Майерсу. Несмотря на это, история остается обвинением Майерса.

Мэри МакКарти обладала острым языком и литературным даром, позволяющими сравнить ее с Лухан, Баттс и Старки — другими хорошо образованными состоятельными женщинами. Писательницы, о которых пойдет речь ниже, взявшиеся за перо, вышли из гораздо менее привилегированных слоев. В их историях о насилии большее значение имело то, что они были женщинами.