Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ)

Внимание Акланд к памяти показывает, как, начиная с довоенного периода, развивалась мысль в этом направлении. «Камера-обскура» и проекционное изображение — ее метафора для памяти. Если Бернетт подчеркивает то, что она «может» помнить, Акланд отмечает, что память непостоянна и капризна: «Также нельзя догадаться, почему этот подсознательный фактор, управляющий затвором на крышке прошлого и пропускающий луч памяти, позволяет этому лучу скользить лишь по нескольким из этих давних поступков и мыслей и оставляет остальные, безусловное большинство, в полной темноте, как если бы они никогда не существовали»30. В этих замечаниях о памяти пока нет признаков влияния психоанализа. Акланд не говорит о ложных воспоминаниях или о том, что память меняется со временем. Ее рассуждения ближе к Марселю Прусту, чем к Зигмунду Фрейду. Она затрагивает понятие триггеров, ставшее известным благодаря Прусту*, утверждая, что некоторые вещи — например, подснежники или пение дрозда — вызывают у нее «двойные» (with a double sense) чувственные переживания31: она как бы одновременно воспринимает их сейчас и так, как она воспринимала их когда-то «детским разумом». Как и Пруст, Акланд следует романтической традиции приписывать особую, решающую эмоциональную ценность именно детским воспоминаниям. Писательница утверждает, что они (в той мере, в которой она может их восстановить) являются более подлинными, чем подростковые, которые, по ее мнению, исказило самосознание.

Как и Зайдель, Акланд пишет о своих отношениях с религией. Религия была важной темой для родившейся в 1824 году Люси Ларком. Она оставалась таковой и для родившейся в 1843 году Кэролайн Криви, которая, как и Ларком, была «дочерью пуритан» Новой Англии. Но набожность стала снижаться: Корнелия Грей Лунт, родившаяся в том же году, что и Криви, но выросшая в Чикаго, в своем дневнике жалуется на скучные воскресные церковные проповеди в школе-интернате в Новой Англии, куда ее отправили в возрасте двенадцати лет. По словам Джона Бернетта, в Англии посещаемость церквей снижалась на протяжении всего XIX столетия, но в середине века примерно половина взрослого населения ходила в церковь. Это означает, что почти каждый ребенок викторианской эпохи так или иначе сталкивался с институциональной религией32. Главы Акланд о религии призваны показать, как со времен ее родителей ослабевало религиозное образование. В их жизни, пишет Акланд, религия все еще была «определяющим фактором»33. Так, ее воспитали в англиканской церкви. Она была обязана заучивать молитвы и ходить в церковь. Но Акланд выросла в эпоху, когда философия и открытия ставили под сомнение основы религии. Молитвы и религиозное учение перестали быть органической частью образования. Показательно, что детские книги о сотворении мира, которые ей давали, были написаны двумя поколениями ранее. Подобно Хьюз и Зайдель, Акланд находила церковь скучной, а молитвы неоднозначными.

Не будучи профессиональной писательницей, Акланд, кажется, упаковывает в свои полумемуары все, что хотела сказать, заимствуя у предыдущих авторов стили и приемы, которые соответствуют ее целям. Другие непрофессиональные — да и некоторые профессиональные — авторы межвоенных лет, такие как Лунт, оставили подобные «мешковатые» произведения. Одна из них — детская писательница Элеонора Фарджон. Фарджон пишет в последовательной, самобытной, живой манере, и ей есть что сказать. Ее полумемуары «Детская девяностых» (1935) — семейная история с большим количеством фотографий. В 1959 году Фарджон отмечает, что она писала «для того, чтобы сохранить для себя и своих братьев как можно более полную запись общего детства»34. Читатель, предвкушающий автобиографию от лица «мы», не будет разочарован, но это далеко не все. Мы видим и личность самой Элеоноры (Нелли). В частности, во втором разделе книги, озаглавленном «Первый план», автор убедительно и откровенно рисует автопортрет в детстве и отрочестве. Из пяти полумемуаров, вышедших в 1935 году, произведение Фарджон ближе всех к модели воспоминаний-исповеди, а также, безусловно, его можно назвать самым эмоциональным и ностальгическим. Фарджон пишет историю своей семьи в романной манере и называет себя то «я», то «ты», то «она» — помимо, конечно же, «мы», когда она говорит о сплоченной группе из четырех детей.