Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ)

«Цветок и пламя» Эмми Балль-Хеннингс (1938) — это полномасштабная автобиография детства и юности, которая, как и в случае Унсет, в значительной степени опирается на воссоздание точки зрения ребенка, чтобы представить свою историю — в данном случае от ее первых воспоминаний до семнадцати лет. Хеннингс была поэтессой-экспрессионисткой и практиковала перфомансы в духе дадаизма, на многие годы ее имя было забыто и открыто заново лишь в 1980‑х. Ее автобиографические и поэтические произведения были переизданы, и недавно были написаны две ее биографии. Она выросла в рабочей семье, позже приняла католицизм (1911). Когда Эмми Хеннингс познакомилась со своим будущим мужем Хуго Баллем (1913), она уже состоялась как поэтесса, и именно она открыла для Балля дадаизм. Балль-Хеннингс вела «дикую» жизнь странствующей актрисы. Периодически ее обвиняли в проституции, что заканчивалось тюремными сроками. Бербель Ритц — автор биографии Хеннингс — утверждает, что та, вдохновленная другими женскими историями детства, планировала написать детскую автобиографию в 1930‑м. Ее предполагаемое название было «Королевство детства». Начиная с 1935 года Хеннингс работала в католическом издательстве Herder, но в 1937 году Herder отказалось опубликовать ее книгу. Нацисты прочно закрепились у власти. Издательство утверждало, что вкусы общественности изменились. Тем не менее Хеннингс смогла найти другое католическое издательство — Benzinger в Швейцарии, готовое издать ее книгу105.

Хеннингс называет книгу автобиографией, но использует вымышленное имя (Хельга), а также переименовывает свою сводную сестру, хотя оставляет настоящие имена родителям. «Цветок и пламя» — воспоминания-исповедь. В предисловии к продолжению автобиографии «Мимолетная игра: женские дороги и обходные пути» (1940), начинающейся с 18 лет, Хеннингс использует слова Bekenntnis и Beichte — оба переводятся как «исповедь» — для описания своего проекта. Она сообщает, что много лет намеревалась написать «исповедь» своей жизни106 — то, что она явно начинает в «Цветке и пламени». Для автора важно сохранить критичность по отношению к себе самой, хотя грехи, о которых идет речь в тексте, сегодня кажутся незначительными. Так, Хеннингс обвиняет себя в рассеянности. Она намекает, что ее спонтанная чуткая натура нередко приводила к совершенно неправильному пониманию того, что было важным для окружающих, и как они себя чувствовали. Например, Хеннингс постоянно романтизировала ранние годы ее отца в море. Она пишет о своей детской потребности в том, чтобы ее пожалели, и о том, как она использовала свой актерский талант, чтобы добиться желаемой реакции: например, учиться убедительно изображать пляску святого Витта.

Как рассказчица, Балль-Хеннингс занимает скромную позицию, уместно дополняя свою исповедальную мотивацию. Правда, она признается, что ей не хватает авторитета в этом отношении. Она сразу же сообщает, что испытывает сомнения по поводу идеи написать этот текст, что есть вещи, на которые она смотрит иначе, и не поддерживает Гитлера, и она не уверена, что смогла понять свою жизнь. Вещи кажутся сном, пишет она, но она хочет поймать их прежде, чем забудет их. Несмотря на исповедальные побуждения, Балль-Хеннингс, кажется, не решается взять на себя полную ответственность за свое прошлое. Но она твердо верит в пророческий характер детства, уподобляя его предварительному наброску произведения искусства, которым становится человек.

В конце повествования она снова говорит о своих сомнениях насчет себя, вновь подчеркивает, что есть вещи, которых она не понимает. Также она признается, что не изменилась со своих семнадцати лет, что так и не стала человеком, который ориентирован на достижение цели или строит планы. В качестве отступления она добавляет, что где бы она ни пыталась закрепиться, ее выбрасывали. Она производит впечатление мечтательной странницы, которая вовсе не была капитаном своей судьбы.

Хеннингс избегает прямых характеристик, хотя не раз повторяет, что была ребенком с мистическими и идеалистическими устремлениями. Это постепенно привело ее к религиозности. Практически сразу, в первой главе, она говорит: «Я не могла жить без поклонения и обожания»107. Ее характер напоминает Люси Ларком и Уну Хант. Как и Уна Хант, она воспитывалась в протестантской традиции, но ее влекла красота и эмоциональная сила католицизма. Когда она впервые сталкивается с католическими детьми — девочкой и ее братом — и слышит, как они говорят о своей религии, она вступает в повествование в качестве рассказчицы и заявляет:

Я считаю это знакомство самым бесценным в моей жизни. Внезапно во мне загорелся свет, как если бы луч пробивался сквозь туман и ночь, свет, который потом почему-то снова нельзя увидеть108.