Ее величество кошка

– Мы торопились и, подобно вам, не заметили на дороге ловушку, устроенную свиньями. – Воспоминание об этом неприятном происшествии повергает его в уныние. – Сначала все шло неважно, но потом свиньи убедились в моем невероятном коммуникационном таланте и назначили меня переводчиком на судебном процессе моего хозяина.

– И вы переводили, не испытывая угрызений совести?

Я задала этот вопрос, не подумав, но попугай слишком надменен, чтобы реагировать на сарказм.

– Почему, сначала испытывал – немного, но потом свиньи произвели на меня сильное впечатление. К тому же процесс проходил на принципах равенства. После суда, смертного приговора и казни (с последующей переработкой в фарш) моего хозяина я понял, что свиньи гораздо умнее людей, раз им удается поступать с ними по своему усмотрению.

Пифагору тоже хочется показать свою ученость:

– Между прочим, свиньи чуть не стали домашними животными человека, а кошки – сырьем для мясоперерабатывающей промышленности. В Китае, например, ели собак и кошек, а свиньи были компаньонами детских игр. Но однажды произошел пожар, в нем погибла свинья, и ребенок, прикоснувшись к ее обгоревшей туше, обжег руку раскаленным салом, поднес пальцы ко рту и обнаружил, что это вкусно. С тех пор свиньям нашли иное применение.

Наконец, мы добираемся до Орсе.

За время нашего отсутствия университет сильно изменился. В изгороди из колючей проволоки зияют широкие бреши. Живых людей не видно, всюду валяются трупы. Французское трехцветное знамя у входа в главное здание заменено черным, с надписью непонятной вязью.

Мы то и дело натыкаемся на погибших людей в белых халатах и бородачей во всем черном.

– Религиозные фанатики с химического завода! Наверное, охотясь за ЭОАЗР, они нагрянули сюда в гораздо большем количестве, чем в первый раз. Думали, видно, что мы привезли ее обратно в университет. Откуда им было знать, что нас задержали свиньи, – объясняю я и трогаю лапой свой ошейник, желая убедиться, что бесценная флешка на месте.

Роман потрясен. Переходя от трупа к трупу, он узнает друзей и припадает ухом к груди каждого – вдруг хотя бы в ком-то еще теплится жизнь? Но нет, головорезы прикончили всех до единого.

Так устроен мир людей: самые жестокие рано или поздно торжествуют над самыми мирными. Бандиты берут верх над теми, кто много думает, просто потому, что следуют простой и ясной логике, тогда как других останавливает осознание сложности жизни и сомнения.

Я наказываю себе впредь принимать это во внимание. Нельзя позволять уму подавлять первобытный инстинкт выживания. Не забывай о сидящей в тебе дикой кошке! Не жди, что все устроится само собой. Оставайся сильной, не уступай. Давай волю своей природной боевитости, иначе над тобой будут торжествовать более агрессивные глупцы.

Недаром моя мать говаривала: «Выкручивайся, никогда не становись жертвой!»

При виде стольких павших я еще больше укрепляюсь в решимости опережать удар и бить первой, убивать, чтобы не быть убитой. Сожалеть и приносить извинения можно будет потом.

Натали не просто огорчена, она сильно напугана. Жалея ее, я прыгаю ей на плечо, урчу с целебной частотой в 24 герца и одновременно нашептываю:

– Поздно горевать. Сейчас надо думать о выживших, а не оплакивать мертвых.

Но она, бедняжка, не может справиться с паническим страхом – бесполезной эмоцией, все только усложняющей.

Приходится заглянуть ей в глаза.

– Послушай, Натали. Сейчас тебе вредит твое человеческое естество. Им уже не поможешь, а вот для тех, кто остался на острове Сите, еще можно что-то сделать.

Но она меня не слушает. Это и есть, наверное, та самая человеческая сентиментальность, которую так расхваливал Пифагор. Люди острее переживают все происходящее, и это часто делает их беспомощными.

– Здесь нельзя задерживаться. Едем! Пора спасать наших друзей! – тороплю я всех.

Пифагор понимает и разделяет мою решительность, чего нельзя сказать о людях – от них словно исходят невидимые волны негатива. Нам с Пифагором остается только ждать, пока пройдет их эмоциональный шок, порожденный открытием, которое мы здесь сделали.

Что до Шампольона, то он знай себе порхает по университету туда-сюда.

– Что ты обо всем этом думаешь? – обращается ко мне с вопросом Пифагор.

– Ясное дело, сочувствую. Хотя считаю, что люди перегибают палку. Сколько ни рыдай над мертвыми, их не оживишь. Отныне я обязуюсь сочувствовать только живым, а ты?

– Ритуал и церемонии траура лежат у истоков верований людей. Они выстроили свою цивилизацию на воображаемой посмертной жизни. Такая их реакция в порядке вещей.

Я слизываю со щек Натали слезы – проверяю, поможет ли впитывание человеческой скорби лучше ее понять. Наконец Роман глубоко вздыхает и говорит:

– Бастет права. Здесь уже ничего не сделаешь. Пора ехать.

Человек в синих очках направляется к университетскому складу и выносит оттуда разные вещи. Пифагор объясняет, что это мотки колючей проволоки, электрогенератор, трансформатор. Все это Роман грузит при помощи автопогрузчика в предоставленный нам свиньями автофургон.

– Не забудьте все необходимое для дирижабля! – напоминаю я.