Ее величество кошка

На этот раз моя служанка ставит сочинение под названием «Двухголосная инвенция». Эта музыка меня тревожит: вместо привычной для меня одной мелодии с аккомпанементом я слышу две совершенно разные музыкальные темы, исполняемые одновременно.

– В этом Бах особенно преуспел, – охотно объясняет Роман Уэллс. – «Искусство контрапункта» – вот как это называется.

У меня ощущение, что полушария моего мозга разъединяются, чтобы внимать двум разным мелодиям. Тревога усиливается, когда возникает иллюзия, что звучит третья мелодия, хотя на самом деле ее нет…

Да, сильны эти люди!

Вокруг меня тем временем появляются картины одна другой занятнее. Солнечный луч, пронзивший облака, словно указывает нам путь.

Слушая сейчас Баха, я испытываю чувство, о котором давно забыла; как бы правильнее назвать его…

Переполненность?

Наверное, понимание юмора и постепенное постижение искусства подстегнули мое развитие.

Такое впечатление, что мое сознание – недавно раздувшийся шар. Видимо, нескончаемые испытания и победное их преодоление превращают меня в мастерицу выживания, пользующуюся невидимой поддержкой свыше.

Не забудем, что только я, я одна являюсь хранительницей памяти мира, чудесной ЭОАЗР. Чем не повод раздуваться от гордости?

– Что такое, собственно, эта ваша ЭОАЗР? – спрашивает Шампольон, словно подслушав мои мысли.

Мой ответ уклончив:

– Это громадная библиотека, умещающаяся в крохотном томике. Он так мал, что умещается в ладони человека.

– И что же есть в этой громадной библиотеке?

– Все знания, необходимые для возрождения рухнувшей цивилизации, – отвечает за меня Пифагор.

– В таком случае я бы хотел, чтобы вы, найдя библиотеку, сделали ее достоянием всех остальных животных, – торжественно произносит какаду.

Ишь, как усердствует! Мало ему уже данного обещания? Надо быть с ним осторожнее. Хуже всех те, кто стремится творить добро, поступая наперекор моим указаниям.

– А еще я хочу познакомиться с общиной утопистов, созданной вами на острове Сите. Знаете, что больше всего мучает нас, птиц из экспериментальных питомников? Отсутствие горизонта. В заточении я не переставал гадать, что там, за единственным доступным моему зрению окном, выходившим на стену с рекламой путешествий, – пляж, кокосовые пальмы… Внешний мир представлялся мне этим пляжем. Как же мне хотелось туда полететь! – Он мечтательно вздыхает. – Потом я понял, что мир гораздо разнообразнее. Однажды изображение пляжа заменили заснеженной горой с елями. Оказалось, я даже не подозревал, насколько мир многолик! Но когда, получив возможность беседовать с хозяином, я признался ему в своей жажде знаний, он предупредил меня о существовании самых разных смертельных опасностей. Сказал, например, что на свете есть вы, кошки, свирепые существа, охотящиеся на попугаев и поедающие их.

– Люди держали нас при себе, поступали с нами, как хотели, и заражали беспочвенными страхами. – Говоря это, я представляю, как разорву эту птицу, когда она нам больше не будет нужна.

Шампольон заключает с видом знатока:

– Полагаю, мы рождаемся, чтобы учиться. Худшее, что может нас ожидать, – это рутинная жизнь в одном месте, в одной и той же компании, когда ничего нового не происходит и произойти не может.

Этот Шампольон нервирует меня – мои и его мысли совпадают слишком часто. Надо будет ввести патентование идей: тот, кого осенит первым, патентует свою идею, тогда те, кто придумает то же самое позднее, будут вынуждены с ним расплачиваться. Так или иначе, попугаи – известные подражатели.

Я продолжаю размышлять.

Единственным исключением из только что упомянутого правила стану я сама, наделенная правом цитировать свою мать, раз бедняжки уже нет в живых.

Шампольон продолжает наслаждаться собственной болтовней:

– …и вот теперь я хочу пожить на просторе, открывая для себя мир, представителей других видов, хочу путешествовать, впитывать все человеческие знания. Вот для чего я присоединился к вам.

– А у свиней-то что вы делали? – лукаво интересуется Пифагор.

– Когда питомник перестал существовать из-за гражданских войн, его хозяин бежал вместе со мной, потому что – не помню, говорил ли я уже вам об этом, – я был его любимчиком.

Это произносится с горделиво вздернутым хохолком.

За кого он себя принимает, самодовольный комок перьев? С ума сойти, сколько на свете самодовольных болтунов!

Я киваю, притворяясь, что восхищена, но на самом деле хочу побудить его продолжить рассказ.