Ее величество-Тайга.

Так ее тоже свои спасли. По сердцу пришлась мне такая дружба. Зачастил я в тот лес. Заметил, что и птицы друг другу помогают, и зверушки. Тогда я не понял, что со мною происходит. Только лес я полюбил накрепко. Он мне ягод и орехов вдоволь давал. Ну а когда я возвращался в лагерь усталым, ел так, что все удивлялись. И спал долго, крепко. Оно и понятно. Целый день в лесу сказывался. Когда отец приехал забирать меня, глазам не поверил. Я окреп, вытянулся. Поправился. И никак не хотел уезжать. Оставил он меня на вторую смену, потом и на третью. Домой я вернулся совсем иным. И уже на третий день решил силенки свои испробовать на самом злом обидчике. И не как паук, из-за угла. Вызвал я его из дома. Предложил подраться. Он удивился. Раньше-то я его стороной обходил. Да что там я — все дворовые мальчишки его боялись. Забияка он был страшенный. Ну, схватились мы с ним. Он мне в скулу, я ему — в другую. Он — под подбородок мне. Я зубами клац и кувырком. Он хохочет. А мне так уступать не хочется. Встал, в глазах темно. Разбежался и со всей силы головой в живот ударил его. Он — с ног. Я — на него. И что есть сил кулаками охаживаю. За все прошлые обиды и на будущее. Он уже кричит, а я как оглох. Растащили нас, конечно. Встал мой обидчик. Вижу, неплохо я его отделал. И хотя у самого голова кругом шла, доволен остался. Вернулся я домой. Оказалось, отец все из окна видел и сказал: «Мужчиной становишься. Это хорошо. За себя стоять умеешь. Но помни, бить лежачего — низко и подло. С противником драться надо на равных. А коль свалил, дождись, когда встанет. Упавший — побежденный. Таких не бьют. Не по-мужски это, недостойно человека». Запомнились мне слова отца. Стал я их придерживаться. И вскоре во дворе все ребята зауважали меня. А я если раньше искал их дружбы, то теперь остыл. Будто что сломалось во мне. Дома цветы развел. Лимоны стал выращивать. Все лета ждал. Чтоб снова в лес поехать. Соскучился я по нему. Дома никто этого не замечал. Ну, занялся цветами — неплохо. Все ж не то, что другие. Не гонял целыми днями мяч во дворе. Не выбивал стекол соседям. А мне цветы зимою лес заменяли. Вот так и жил. От лета к лету. Мальчишки, ровесники мои, о морях и небе мечтали. А я — о лесе. Это он меня сильным, уверенным в себе сделал. Чуть школу закончил, решил в лесотехнический пойти. Дома, когда узнали, подумали, что шучу. Отговаривали. Туда конкурс был небольшой. Желающих мало. Лишь те, кто не рассчитывал на знания и боялся в другие вузы подавать. Так и обо мне подумали. Всю ночь я с отцом говорил. Убеждал. И доказал ему. Согласился он со мною. Вот так я и стал сначала лесничим, а потом и директором. Правда, когда меня на Сахалин направили, немного испугался. Далековато показалось. А теперь рад несказанно. Рад, что в настоящую тайгу попал. И работа тут интересная. Не то что там. И лес. Не только заботы о себе требует, а и уважения. Суровый он здесь и добрый. Правда, знания еще нужны. Практические. Опыт. Но и это будет. С годами.

— А кем же тот забияка стал? — спросил Никодим.

— Геолог он теперь. Хороший мужик. Виделись в отпуске. В Карелии работает. Только знаешь скучно мне с ним. Вроде все на месте. Не глуп, порядочен. Но чего-то в нем недостает. Так мне показалось. Тепла в нем маловато. Взбалмошный какой-то. И хотя не злой, даже щедрый, а вот жалости нет в нем. Свою же собаку ногой пинает, на родных покрикивает. Адрес он мне свой дал, да писать ему рука не поднимается. Вероятно, прошлое мое сказалось. Не имел я тогда друзей. Теперь уж ни к чему. Не они мне помогли. Да и отошла эта надобность.

— Вон оно что… Знать, все не случайно в судьбине твоей. А я-то думал, что ненадолго ты к нам.

— Нет, Никодим. К технике и прочему никогда моя душа не лежала. Честно говоря, мне всегда был неприятен вид железок. А запахи смазок, масел, вид проводов даже отвращение вызывали. Бывало, надо в доме розетку или плитку починить — отец делал. Я готов был лучше всю улицу деревьями засадить, только не делать того, что не по мне. Не потому, что не умею. Просто не мое это дело.

Постепенно, общаясь с Никодимом, Лебков познавал секреты и хитрости тайги. А их у нее хватало. Свой характер имела сахалинская тайга. Особый.

Остановились они как-то на обходе перед березой. Никодим вгляделся в нее. И спрашивает:

— Как тебе это дерево?

— Ничего. Нормальное.

— Плохо видишь, Женя. Болеет оно.

— Где?

— Смотри, ветки сохнут от ствола. Листьев на них нету. И макушка плешивеет.

— Верно. А что с ним?

— Гляди, куда клонится. Видишь, вон на тот дубок смотрит. Приглянулся он ей. Вот и подсадить их надо поближе друг к дружке.

— Не может быть. Что ж, выходит, и деревья любят? Я о том никогда не слыхал.

— Они ж живые. А живое без любви не живет. Она всякую травинку греет.

— Ну а если дуб березу не любит?

— Этот любит. Видишь, через плечо ели ветки перегнул. Сюда смотрит, шельмец. Да далековато. Не то б… Дай-ка подсоблю им. Пусть радуются.

А через три дня прижился дубок на новом месте. Ожила вскоре и береза.

— Но почему ты не березу, а дуб пересадил? — спросил как-то Лебков.