Ее величество-Тайга.

— Оно ясно, что не в капусте, — понятливо хмыкнул Сергей. И сказал, помолчав: — Вот я один раз в своей жизни тоже доказал. Не пускали меня родственники на Сахалин. Все отговаривали. Мол, куда тебе, бесхарактерному? Сопьешься там и пропадешь ни за что. Живи тут. Как все. Понемногу на ноги встанешь. Не хуже других жить начнешь. А я плюнул на все их басни. И сюда. Женился на русской. Хоть сам — татарин. И ничего. На первых порах тяжело было. Того нет, другого. Куда ни кинь — одни нехватки да недостатки. Хорошо хоть жена попалась терпеливая да хозяйственная. Не сетовала. Уговаривала. Родственники, конечно, даже копейкой никогда не помогли. Ни разу. Научились мы сами из беды выкручиваться. А тут сын родился. Один, потом второй. Стали растить. Обживаться. Ну а заработки в геологии, сам знаешь, повыше, чем в городе. Со временем все появилось. Даже вклад на книжке. В прошлом году в отпуск всей семьей съездили ко мне на родину, в Казань. Ну, родственники увидели — глазам не поверили. Не пропал я без них. И жена, и дети, и сам — не хуже их, а получше. Одеты с иголочки. Не заморены. И пятаки в кармане не зажимаем. Смотрю, уважительными сделались. Спрашивают, интересуются, как я живу, сколько зарабатываю. Ну, отвечаю им. Они головами качают, что ж ты не писал, что так устроился? А я им говорю, хотел, мол, узнать, как вы меня прежнего уважали. Ну и убедился. Больше доказательств не требуется. Была у меня нужда в вас. Да прошла. Нет ее больше и не будет. Но в нужде своей я и разум приобрел. Так вот нынче, говорю, катитесь вы все от меня подальше. Чтоб ни одной вашей рожи я не видел! Никогда! — расхохотался Сергей.

— И правильно сказал, — поддержал Олег.

— Жена не очень одобрила мою выходку. Упрекала. Говорила — надо уметь прощать обиды. Забывать старое. Разве можно так вот с родственниками поступать? А у меня и обид на них не было! Вот в чем дело! Я же сильнее их всех оказался. Так за что обижаться? Просто видеть их не хотел. Вот и все. Ну а культурно выгонять не научился. Хотя, впрочем, черт с ними. Я, правду говоря, даже имена их перезабыл. А теперь и рад, что все в жизни так сложилось. Никому мы ничем не обязаны и не должны.

— Ну, у меня немного посерьезнее обстоятельства сложились. Я до войны незадолго родился. Отца плохо помню. Мы с матерью жили вдвоем. Помню, как похоронка пришла на отца. Мать переживала. Но я не очень понимал, что произошло. Зато потом хорошо понял, — умолк Олег.

— Сиротство, оно понятно, ума быстро прибавляет, — вздохнул Шамшала.

— Да понимаешь, все было бы проще — останься все на своих местах. Так нет. Нашелся же этот боров. Сначала его вместе с сыном соседи посоветовали матери на квартиру взять. Все ж должность. Начальник! Неплохой паек. Хоть какая-то помощь. Ну, взяли их. Жена этого кабана умерла в начале войны. От эпидемии какой-то. Ну а он на броне был. Ни одного дня на фронте! Потому что, как он говорил, работал на оборону. Стали жить они у нас. Сын его — такой же, как и папаша. Жирный. Я его терпеть не мог. Мать думала, что я с ним подружусь, а у нас что ни день — то драки. То из-за учебников, которые я испачкал, то на полотенце пятно увидит — опять я виноват, потому что руки плохо мою. А сам целыми днями уроки зубрил. Наизусть все заучивал. Одни пятерки получал. Я же на трояки едва тянул! И чуть что, его папа меня поучает, своего в пример ставит. Чтоб на него равнялся. А то, мол, будешь, как отец твой — чернорабочим! И это он о моем отце говорил! Были бы у меня в то время силы!

— И верно, проучить бы не мешало, — поддержал Шамшала.

— А однажды, это уже года два прошло с тех пор, как они у нас поселились, возвращаюсь я домой, а мать и говорит, что я могу звать отцом этого борова, если захочу. Я ответил, что никогда такого не будет. И в тот же день в доказательство братца своего новоявленного отмолотил. На его папу силенок не хватило. Думал, что мать после этого откажется от квартирантов, прогонит их. Но не тут-то было.

— Тебя прогнали? — удивился Сергей.

— Нет, до этого не дошло. Мне дали возможность жить у них. Но мать после той нашей драки резко изменилась ко мне. Охладела. Я сразу почувствовал перемену в ее отношении. Я стал ей словно чужим. Не раз видел, как старательно наглаживала она рубашки и брюки пасынку, как кормила его, отдавая лучшее. Меня — будто не было. Мое присутствие замечали, лишь когда на меня соседи приходили жаловаться за выбитые мячом стекла. Тогда отчим вытаскивал деньги, рассчитывался с соседями, а сумму уплаченную — в книжку записывал. Как мой долг ему.

— Сволочь! — не выдержал Шамшала.

— Периодически, когда сумма увеличивалась, он показывал растущий должок. И говорил, что не намерен ни забывать о нем, ни прощать его.

— А мать? Она?