Ее внутреннее эхо

– Ты зачем без палки-то вышла? – высунула голову Митина мама, – Манечка, упадешь! Здравствуйте, Альберт, помогите ей, она еще совсем плохо ходит. Соня! Сонечка, здравствуй, здравствуй, милая, тапочки надень, у нас не очень убрано.

«Не очень убрано» – самое мягкое, что можно было сказать о квартире, в которой несколько месяцев никто не жил.

– Никита, где отец?

Впрочем, можно было догадаться. Спальня находилась в самом конце коридора, но пахло даже здесь. Распластанный, лицом в подушку, на кровати лежал Митя в уличной обуви.

Никита робко зашел за Соней, поднял с пола бутылку и открыл форточку.

– Проветрить надо.

– Тут не только проветрить надо, – Соня представила, что этот трус даже слова не отважится сказать Кате. Забьется под кровать и пролежит там следующее десятилетие.

Будить его пришлось, как в «Бриллиантовой руке», с той лишь разницей, что будильника не было. Соня металась по маленькой спальне, за ней метался толстый глупый кот; наконец, он прыгнул на подоконник и уселся на что-то темное. Раздался громкий хруст, на который Митя моментально среагировал, очнулся и запустил в кота подушкой. Под котом обнаружили планшет, треснувший ровно пополам.

Казалось, Митя сейчас в голос начнет оплакивать эту утрату, выражение его лица можно было назвать скорбным.

– Дыхни.

– Че?

– Дыхни, сволочь.

Митя отвернулся к стенке.

– Ты не пил. Ты просто разлил водку по полу.

– Я пьяный.

– Ты актер, а не режиссер. Актеришка. Проклятый лицедей. Ты хотя бы ей сказал, записку нацарапал помадой на зеркале?

– Какого черта ты вмешиваешься в мою личную жизнь? – взревел Митя, угрожающе слезая с постели.

Соня остановилась, словно у нее завод кончился.

«А и правда, зачем я лезу? Пусть разбираются сами, я просто отключу телефон», – она решительно развернулась, чтобы выйти.

Митя схватил ее за ноги, но упал, упала и она. Да, водку он просто вылил на пол, теперь это было очевидно.

– Сонечка, родная моя, не уходи, Соня, я боюсь… Что теперь будет… Не бросай меня…

– Я больше не могу, ты это понимаешь? Ты можешь ей хотя бы сказать?

– Нет, скажи сама.

– Я? А почему это должна делать я?

– Я не смогу. Она себя убьет. Из окна выбросится. Я не могу, мне это ночами снится, он меня уже добил, этот страх, я не смогу ей сказать…

– Пойдем со мной.

– Не пойду! Не могу! Я пьян, я болен, мне надо работать! – Митя упирался, как истеричный ребенок.

Поздно вечером Соня набрала ненавистный номер.

Катя ответила сразу, словно ждала.

– Ох, Соня, это ты! Мой, представляешь, где-то шляется с утра, а у нас завтра самолет… Я думала, это он звонит. Я собрала, конечно, вещи, но у него пятый час отключен телефон. В монтажку уже ездила, никто не знает, где он…. Соня?

Соня молчала.

– Ты почему молчишь? Ты хочешь мне что-то сказать? Он что, сбежал?

– Кать…

– Он опять меня бросил? То есть он ушел от меня? Вот так, накануне вылета?

– Я толком не знаю ничего, Никита же приехал, он хочет здесь пожить, может, Митя решил с ним остаться на первые дни..

– Он что, даже сам мне не скажет? Хватит уже прикрывать его своей юбкой! Сонь, у него вещи здесь, даже камера какая-то, ноутбук здесь. Я же все это в окно сейчас повыбрасываю.

Ничего там не было, никакой камеры. Катя надеялась, что Митя слышит этот разговор и прибежит хотя бы за вещами. Она еще с утра заметила, что ноутбука нет, но Митя часто брал его на работу.

Она стояла у камина, ковыряя металлической палочкой разваливающуюся свечу. Свеча была теплая, и горела таким уютным, неярким светом.

Катя поднесла ладонь к маленькому игрушечному огню. Боли так и не было, она ее не чувствовала, хотя ей казалось, что уже пахнет паленым мясом.

Про Соню она в тот момент забыла.

Вся эта неделя пролетела очень насыщенно у одной, и – в ожидании весны – у другой. Весна, фактически, уже началась, пока только календарная. Но запах уже шел из земли, снег почти растаял, а солнце, не прикрытое еще первой зеленью, выжимало слезы из глаз.

Соня совсем не любила весну, зато она работала. Митя, вернувшийся в лоно семьи, достал небольшое дополнительное финансирование, поэтому они снова сидели вместе, плечом к плечу, и вносили в сценарий правки, которые год назад показались бы им немыслимыми.

Соня была наполнена благодарностью, а Митя – покоем, который от нее исходил. На съемочную площадку собирались выходить через две недели, времени оставалось мало.

В тот самый день Соня прибежала домой, как обычно, работать. Митя чуть опоздал, попал под дождь, весь промок.

Ставя чайник на огонь, она уговаривала его снять майку на просушку. Он почему-то смущался, просил принести замену.

– Моя на тебе будет смешно смотреться, хочешь, платье дам? – хохотала она, плюхаясь рядом с ним на диван.

Митя молчал-молчал, а потом резко, одним движением снял свитер и футболку.

Соня резко замолчала, разглядывая увиденное. Молчали долго.

– Нет, я знала, что ты несколько … религиозен… Но не думала, что настолько, – она с трудом подбирала слова.

У Мити на шее на цепочках и шнурках висели не просто крестики и иконки весьма внушительных размеров, но даже какие-то скляночки со «святой землей» и молитвы чуть ли на ламинированных картонках.