Ее Высочество

Рундельштотт кивнул с выражением полного одобрения на лице.

– Поздравляю.

– Да ладно, – сказал я, – уже давно стараюсь не видеть везде только гвозди.

– Давно?

– С утра, – уточнил я.

С наступлением вечера музыка, шум и песни не утихли, напротив, залили, как половодье, всю территорию ярмарки. У костров веселые песни, в щель шатра видно, как пляшут и прибывшие с гор пастухи овец, и полуголые женщины, и даже сперва угрюмые и подозрительные ко всему новому крестьяне.

Рундельштотт откинулся на подушку под спиной, сказал с довольным вздохом:

– Отдыхать всегда хорошо. Фицрой, что-нибудь купил?.. Или сразу к женщинам?

– Он стесняется таких порочных, – сказал я. – Все верно, мы не должны отвлекаться на всякие там соблазны по дороге.

– Фицрой растет, – согласился и Рундельштотт. – У него уже рамки. Очеловечивается.

Фицрой сказал с обидчивым достоинством:

– Я достаточно попьянствовал и поувеселялся с развратными женщинами во всех тавернах на моем пути, чтобы мои детские представления о морали и нравственности расширились до необходимых пределов.

Понсоменер спросил с любопытством ребенка:

– До каких это необходимых?

– Тебе знать еще рано, – сообщил Фицрой. – А если уж очень нужно, спрашивай глерда Юджина. Я перед ним вообще трезвенник и девственник.

Понсоменер посмотрел на меня с великим уважением, я скромно опустил глазки.

– Отдыхайте. Я разбужу под утро.

– Я разбужу, – вызвался Понсоменер. – Я мало сплю. И чутко.

– А я как бревно, – сообщил Фицрой. – Меня нужно будить долго и нежно.

– Ногами, – сказал я. – Слышал, Понс? С разбега.

Глава 5

Конный патруль на северном конце ярмарки нами если и заинтересовался в первый момент нашего прибытия, то известие, что эти купцы едут в Нижние Долины, успокоило. Наверняка им дан приказ останавливать всех подозрительных, спешащих со стороны Нижних Долин через Уламрию на север.

Поздно ночью Понсоменер тихохонько разбудил, Фицрой остановил меня, когда я направился к выходу, молча приложил палец к губам и указал на край палатки со стороны далекого леса.

Понсоменер чуть приподнял, на четвереньках выбрались друг за другом на ту сторону. Там темно, хотя не для нас, а затем уже, изображая усталых и пьяных, медленно прошли к своим коням.

В патруле тоже люди, никто не пустился в погоню, когда мы выехали за территорию ярмарки по южной дороге. Либо не заметили, либо у них приказ следить только за прибывающими на ярмарку, но мы сперва ехали шагом, изображая старательных торговцев, что встают еще до рассвета, тем более поехали по дороге, ведущей в Санпринг, и лишь когда скрылись из виду возможных наблюдателей, свернули к лесу и пошли на рысях в северную сторону.

Солнце выскочило из-за края земли белое, помчалось по небосводу, бросая на землю пугающе призрачные уродливые тени, затем начало величаво подниматься огромное оранжевое, и тени пошли уже не такие страшные.

Фицрой повертел головой по сторонам, повернулся ко мне.

– Смотри, уже неделю едем, а ни одного разбойника!.. Видать, Антриас с ними не церемонится.

– Строгость нужна, – согласился Рундельштотт. – Народ должен чувствовать себя защищенным. Верно, Юджин?

– Точно, – согласился я. – Но и полностью искоренять нельзя. Последнюю отдушину для угнетенной твари перекрывать неверно…

Все трое повернули ко мне головы с удивленными лицами. Фицрой спросил неверяще:

– Ты чего… за разрешение разбойничать?

– Ни в коей мере, – пояснил я, сам путаясь в том, что чувствую, но объяснить внятно пока не могу, – разбойников нужно уничтожать, но разбойничание должно существовать, как символ демократии, чтобы не подавить в людях инициативу!..

Фицрой спросил ошарашенно:

– Чего-чего?

Я пояснил старательно:

– Лучшие предприниматели, финансисты и правители всегда из разбойников. Не важно, явных или скрытых. Если искоренить разбойный промысел полностью, люди превратятся в стадо баранов! А то и вовсе овец.

Они переглянулись, Фицрой и Понсоменер промолчали, Рундельштотт сказал с уважением:

– Ничего не понял. Но, видимо, какой-то смысл есть… вон у тебя даже голос дрожит, а взгляд прям и светел, как у городского сумасшедшего…

– Говорить правду всегда трудно, – заверил я скромно. – Я мог бы стать пророком, но они недолго живут, да и заканчивают кто на костре, кто на кресте… А я, демократ и гуманист, лучше соглашусь с причудами любого строя, чем дам прищемить себе даже мизинчик. Демократу можно быть любым презренным трусом, это доказывает высокую духовную организацию и утонченность мышления!

Они уже не слушали этот, по их мнению, бред, ускакали вперед, а я подумал философски грустно, что передовому мышлению еще долго продираться к свету через тьму устаревших правил доблести, чести, верности, преданности и необходимости защиты слабых.

У поворота дороги высится крепкое каменное здание с высокой деревянной башенкой. Я успел увидеть там под навесом человека, он перегнулся через барьер и что-то прокричал вниз.

Через пару минут оттуда вышли двое солдат, один продолжал жевать куриную ногу, а когда мы приблизились, швырнул ее в далекие кусты и вытер ладони об одежду.